Николай Чернышевский - Пролог

Господи, зачем же это так? Да так ли в самом деле?..

Плохо дело наследственных принципов морали, как дошло до вопроса: да так ли на самом деле? — Лишь вздумал взглянуть, с первого взгляда видишь: не так. Эта мораль — нескладица и ложь. Такая нелепая нескладица, такая явная ложь, что с пяти лет у каждого неглупого ребенка уже набралось довольно наблюдений, чтобы захохотать над этою нескладицею, презреть эту ложь, как только вздумается подумать о ней. С раннего детства в каждой неглупой голове уже сложился ответ. — незаметно сложился, так легко и просто слагается он. — и, незамеченный, лежит совершенно готовый в дремлющем уме. — и как явилась надобность. — чуть встрепенулась мысль. — он и тут, готов, ясен, решителен. Помню, точно такая же история была и со мною: все верил, верил в эту мораль. — пришлось подумать о ней. — и вижу; да, какое же, будто я верил в нее! — Может быть, и верил, когда мне было

два года от роду. — но с той поры, как помню себя, всегда видел, что люди чувствуют не по этой морали. — всегда слышал, что и живут по ней лишь те, кому не представляется надобности жить не по ней, — с тех пор, как помню себя, не верил в нее. — а только воображал, будто верю, потому что не вздумалось подумать: да точно ли верю?

Так было и с Мери. До сих пор она воображала, что верит в мораль, проповедываемую дядею и его сотрудниками и сотрудницами в деле ее нравственного воспитания, всеми этими Аннами Федоровнами с мужьями, отцами и сестрами. — нравственными людьми, это бесспорно. — воображала, что верит в нее, уважает ее, следует ей. — до сих пор ей так воображалось, потому что не было нужды всматриваться в то, много ли смысла и правды в этой нравственности. Ей говорили: «Не бери чужого». - она и не родилась ни воровкою, ни алчною, у нее не было охоты брать чужого; ей говорили: «Не лги», — она была горда и отважна, ложь не по натуре таким людям; — ей говорили: «Будь скромна». - она была горда и рассудительна, страсти еще не пробуждались в ней, у нее не могло быть охоты унижать себя ветреностью. Ее собственные влечения были согласны с тем, что требовалось от нее во имя морали; и она, следуя своим влечениям, воображала, что уважает внушенную ей мораль… А как только вздумалось ей спросить себя: «Да так ли?» — она с удивлением увидела, что давно, давно знала все, нужное для решительного ответа: «Это глупость, это глупая ложь!»

«Это дурно». - почему ж это дурно? — «Все они говорят, что это дурно». — Кто это они? Что это за люди? Например, ее дядя? Добрейший и честнейший человек, это правда. Но недалек и робок, хуже маленького ребенка. И все они такие, его приятели и приятельницы, которые искренне говорят то, что говорят. Как же полагаться на мнения людей, которых нельзя не любить за их доброту и честность и над которыми нельзя не смеяться, так они легковерны и недогадливы? — Как полагаться на мнения людей, которые ничего не понимают? — Кто ни захочет, все обманывают их во всем, в чем захочет. И это не обман ли, придуманный хитрыми, чтоб они не пускались соперничать. — были бы смирны, и можно было б оседлать их и ездить на них? — Они оседланы, и на них ездят; должно быть, это для того и придумано. — «Это дурно, пойти на содержание к богатому человеку». — Да почему ж это дурно? Но, кажется, и Шарлотта Осиповна думает, что это дурно. Да, и она так думает. А она умная и не обманщица. Значит, это в самом деле дурно. Господи, какая беда, что и она так думает и что значит, это дурно!..

Но что ж такое, что она и думает так? Это ничего не значит. Она не может судить об этом. Она барыня; положим, не русская, и говорит, что у них нет барынь; но это все равно, она барыня, хоть у них там и не называют так. Положим тоже, она и не богатая. Но все же барыня, а не служанка. Это совсем не то. Ей хорошо так думать; а попробовала б она родиться служанкою, да и идти замуж, тогда б она и увидела, каково это. Тогда бы она и не захотела так думать.

Да почему это дурно в самом деле? Они все говорят: «Все пренебрегают такою девушкою» — вот это и неправда! Если девушка пойдет в любовницы к бедному. — точно все пренебрегают ею. Так что ж, разве это оттого? Это вовсе не оттого, а потому, что вообще пренебрегают всякими бедными людьми. А когда любовник богат и девушка живет пышно, любопытно бы посмотреть, кто ж это пренебрегает ею? Не они ли пренебрегают, дядя с Раисою Петровною, и с Анною Федоровною, и с ними со всеми? Да не все ли они вздыхают и говорят: «Какое же сравнение с нашею жизнью!» — И кланяются… Просто они сами не понимают, что они твердят одно, а делают и чувствуют совсем другое. Они наслушались пустяков и твердят безо всякого смысла…

Так начались мечты девушки. — девушки еще совершенно скромной, — не только не имевшей ветреных отношений, еще не чувствовавшей и влечения к любви. Мечты были чужды всякого сладострастного волнения, она еще и не испытывала ничего такого, что могло бы назваться похожим на негу страстного томления. Сам любовник вовсе не был занимателен для ее фантазии. Она думала только о том, что иметь богатого любовника — это счастье; а еще важнее: только тем, чтоб найти себе богатого любовника, она может избежать ужасной судьбы: старая девка или муж-обезьяна.

Сначала она помнила, что эти мысли о богатом любовнике только игра ее огорченного воображения и что само огорчение пока еще только воображаемое. До старых девок ей еще очень далеко. Далеко и до той поры, когда надобно будет делать выбор, идти ли замуж, или оставаться в девушках. Решать это надобно будет после замужества Надежды Викторовны, — пожалуй, хотя и не скоро после того. А Надежда Викторовна разве года через четыре будет невестою. Когда-то еще будет это горе, идти за камердинера мужа Надежды Викторовны. Да и почему же знать, что это неизвестный камердинер будущего неизвестного барина непременно похож на обезьяну. Вот сама она — горничная и, однако же, не похожа на горничную; и камердинер может не быть кривлякою дурного тона. Словом, нет ничего глупее вздора, который представился ей. — «Говорят, я умная девушка. — думала Мери, опомнившись от свои мечтаний. — А если б я сказала им, какие глупые пустяки занимают меня! Не поверили бы!»

Но мечты, хоть и глупые, были приятны. Какое же сравнение в самом деле, быть служанкою или иметь своих лошадей в серебряной сбруе? — Глупое мечтанье возвращалось и стало привычным. И тогда Мери стала находить, что в нем нет ничего глупого, кроме того, что оно несбыточно. Иметь богатого любовника. — да как же это ей найти его? — Ей, которая вечно на глазах у прислуги и у дяди, и — еще хуже того, у madame Lenoir! Как тут искать себе любовника! — Если бы кто сам вздумал пробираться до нее, предложить ей себя в любовники. — и то не добрался бы до нее! Конечно, так. Нечего и думать о несбыточном. Но как хорошо оно! — Лошади в серебряной сбруе, а сама вся в брильянтах! И какие прелестные бывают кружевные платья!.. Так однажды рассказывала Мери, смеясь, — и остановилась.