Николай Чернышевский - Пролог

— Эх, Болеслав Иваныч! — возразил Волгин, покачавши головою. — Я удивляюсь вам, как это приходит вам в голову такое странное требование, — уверяю вас, это удивительно, — подтвердил он, подумавши, еще покачал головою и пошел в переднюю, остановился, сказал: — Ну, что же, Болеслав Иваныч, поедем со мною, — гораздо лучше, — уверяю, — но, не получивши никакого ответа от Соколовского, протянул руки вставить их в подаваемую слугою шубу, вздохнул, еще раз покачал головою и надел фуражку, после чего совершенно успокоился ото всех своих волнений.

Но более сильное волнение, и волнение радостное, ждало его.

Он надеялся, что найдет Левицкого уже пришедшим в сознание; почти с полною уверенностью в этом он подходил к той комнате, в которой провел столько мучительных часов у постели больного, и все-таки он едва удержал крик восторга, услышав из этой комнаты голос жены: она говорит с Левицким, Левицкий пришел в сознание, Левицкий вне опасности!

— Здравствуйте, Алексей Иваныч, — хорош я? — проговорил Левицкий. Он был еще чрезвычайно слаб и едва мог протянуть худую, худую руку входившему. — Что там, у Илатонцевых? Лидия Васильевна рассказала мне, что вы были у них.

— Хорошие люди, и отец и она, — в особенности она. С какою милою привязанностью она говорила о вас, Владимир Алексеич! — Она и на меня смотрела будто на родного, из-за того, что мы с вами любим друг друга.

— Да, она очень добрая и милая девушка, — отвечал Левицкий. — И я знаю, что она очень любит меня.

Эти слова совершенно сбили Волгина с его мыслей. При своей сообразительности он был совершенно уверен, что Левицкий спешил уехать из деревни именно для того только, чтобы удалиться от Илатонцевой, — что Левицкий влюблен в нее, что любовь его была несчастна. Теперь, при помощи той же сообразительности, он увидел, что ровно ничего такого не должно было быть. Очевидно, чувства Левицкого к Илатонцевой были совершенно спокойные, дружеские, — такие же точно, как и ее к нему.

— Они оба будут чрезвычайно обрадованы, узнав, что вы стали говорить.

— Да, будут, я уверен.

— Знаете ли что? — Я пошлю кого-нибудь к ним, сказать.

— Пошлите. Это хорошая мысль.

Волгин пошел искать хозяина, распорядился.

— Но скажите же, Владимир Алексеич, почему вы уехали от них так торопливо и сочинили предлог, письмо от меня, чтобы замаскировать причину отъезда?

— Друг мой, он еще слаб, ему вредно было бы много говорить, — заметила Волгина, — расскажет когда-нибудь после.

— Твоя правда, голубочка, — согласился муж, не замедлив сообразить, что действительно правда.

— Расскажите вы, что там было у вас? Удалось или, как вы ждали, не удалось? — сказал Левицкий.

Волгин не утаил ничего; хоть ему очень хотелось бы утаить от жены историю о том, как он украсил себя разноцветными шелками: при своей сообразительности он рассудил, что утаивать было бы напрасным трудом: все равно рассказал бы Нивельзин.

При всем желании побранить его жена не могла не смеяться. И Левицкий улыбнулся. Потом скоро стал дремать. Волгина увела остроумного рассказчика.

— Чудак ты, мой друг, — заметила она ему, когда они сходили с лестницы, — человек только что начинает вправляться, а ты вздумал расспрашивать его.

— Это твоя правда, голубочка, — согласился основательный мыслитель. — Но только отчего же он уехал из их деревни? — Я вижу, вовсе не от Илатонцевой, — уверяю тебя, голубочка, не от нее.

— Ты ужасный простяк, мой друг.

— Это твоя правда, голубочка, — не замедлил согласиться основательный мыслитель.

— Но как я рада, мой друг, — о, как я рада за него; и еще больше за саму себя: теперь я не буду беспокоиться, что ты убиваешь себя, — теперь ты не будешь сметь слишком много работать.

27.Нанял квартиру. Не хочу ни одного лишнего дня оставаться в институтских стенах. — Когда вернулся в институт, услышал, что конференция кончилась. Ликаонский, Черкасов и все наши — старшие учители. И я тоже, против ожидания. Степка ораторствовал обо мне часа два и доходил в своем неистовстве до откровеннейшего бесстыдства: — «Наконец, я должен сказать вам, господа, что имею несомненные доказательства тому, что Левицкий — автор той гнусной записки к министру, по которой решено закрыть наш институт». — Для многих профессоров это было новостью. Впечатление было поразительное. Одни изумлялись моей хитрости и злобе, другие бесстыдству Степки. — «Пусть он автор этой записки, я не могу осуждать его за правду». - сказал Рязанцев. — «Но, Григорий Сергеич, мы лишаемся мест. — продолжал Степка, нисколько не стесняясь. — Вам хорошо говорить, у вас есть кафедра в университете, у вас есть поместье. А я и многие другие, мы останемся без куска хлеба». — «О вас, Степан Иваныч, я не могу судить, останетесь ли без куска хлеба, а другие в течение двух лет успеют приискать себе должности». — Нашлось еще два, три человека, в которых честность взяла верх над расчетом, большинство, разумеется, разделяло чувства Степки или не смело противоречить ему: еще два года он остается их начальником. Рязанцев сказал, что если не выпустят меня старшим учителем, он поедет к министру и объяснит причину вражды ко мне. Степка струсил. — Черкасов не помнит себя от радости, что Степка не успел сдержать своего обещания выпустить меня с дурным аттестатом. Я говорил ему в двадцатый раз, что для меня было бы все равно: Илатонцев сделает, что я останусь в Петербурге, и хоть бы написали в аттестате, что я не умею читать, мне было бы мало убытку — «Но ты сам говорил, что Степка погубит тебя, не давши старшего учителя». — «Когда я говорил это, Черкасов? — Зимою, до знакомства с Илатонцевым». — «Но все-таки». — «Что же „все-таки“? Тогда, если бы я не кончил старшим учителем, я не мог получить места в Петербурге. Не двадцать ли раз я доказывал тебе в эти три недели, что аттестат потерял для меня всякую важность, когда Илатонцев предложил мне оставаться учителем у него и обещал выхлопотать согласие министра?» — «Конечно, так. Но все-таки». — Пройдет ещё полгода, он совершенно убедится и будет толковать об Илатонцеве. — когда, быть может, отношения к Илатонцеву уже перестанут иметь важность для меня. Но сколько любви ко мне в нем! Он совершенно забывал думать о себе от радости за меня. Удастся ли ему получить место на родине?

Вечером мы с Ликаонским долго ходили по Биржевому скверу. Ликаонский, против обыкновения, расчувствовался. — «Что были бы мы без тебя, Левицкий?» — «Полно говорить вздор». - я доказал ему, что он мог бы заменить меня, и просил заменять, пока они остаются жить вместе Я сказал ему, что не буду приходить в эти залы, ненавистные мне. Он понимает это чувство.