Николай Почивалин - Когда идет поезд

Пытливо взглянув - не обиделся ли - и удостоверившись, что он весело хмыкнул, Татьяна Андреевна добродушно рассмеялась, показав белые зубы. Слишком белые, не по возрасту, и так плотно посаженные друг к другу, как скорее удается хорошему протезисту, нежели природе. "Ну и что же, мысленно одернул себя Михаил Петрович, - у самого четыре моста..."

На душе у пего было удивительно хорошо. Не столько вникая в смысл того, что говорит Татьяна Андреевна, сколько вслушиваясь в ее голос, все такой же чистый и глубокий, Михаил Петрович временами словно утрачивал чувство реальности. Ему начинало казаться, будто и не было этих сорока лет, что по-прежнему, мурлыча себе под нос, постукивает молоточком дядя Андрей, а он, Михаил, негромко переговаривается с сероглазой, давно приглянувшейся ему дочкой сапожника. И надо ли ему было тогда уезжать?..

- Я тебя всегда помнил, Таня, - твердо сказал Михаил Петрович.

- Верю, - не удивившись, кивнула Татьяна Андреевна и просто призналась: - Знал бы ты, сколько я тогда слез по тебе выплакала!

Ахнув про себя, Михаил Петрович смешался.

- А чего ж ты... ну, не сказала тогда?

- Вот так здорово! - шутливо упрекнула Татьяна Андреевна. - Разве девушке об этом можно первой говорить? Я хоть и постарше тебя вроде была.

Давно простив все свои девичьи обиды, Татьяна Андреевна ласково засмеялась, прислушалась, оглянувшись.

- Никак, стучат.

Должно быть, кого-то поджидая, она выбежала; Михаил Петрович взглянул на часы раз, другой и быстро поднялся. Через полчаса начало торжественного заседания, в гостинице его, наверно, давно ждут...

- Думала, внук пришел, а это почта, - вернувшись, объяснила Татьяна Андреевна. - Куда это ты?

- Пора, Таня. Знаешь что: пойдем вместе.

- Ну что ты! Там все приглашенные, зачем же...

- Это пустяки... Собирайся.

- Нет, нет, спасибо. Сейчас Боря прпдет - покормить надо. Мы с ним по телевизору смотреть будем. Прямо из театра транслировать будут, так что все увидим.

Ты петь-то будешь?

- Буду, конечно.

- Ну вот мы и послушаем. - Татьяна Андреевна лукаво засмеялась. - Ты как, сразу уедешь? Или зайдешь еще?

- Обязательно зайду. Завтра же зайду, - горячо, краснея, уверил Михаил Петрович. - И если не будешь возражать, походим с тобой по городу.

- Тоже ладно. Ну иди, иди, а то правда опоздаешь, - поторопила Татьяна Андреевна и, еще раз оглядев его с ног до головы, предупредила: - Через двор пойдешь - туфли не обдери. На стройке там всего понакидано...

Подлинную значимость любого города и усердие его руководителей Михаил Петрович определял по тому, каков в городе театр, - мерка, конечно, довольно узкая, но не такая уж и неточная.

Пригорский театр мог удовлетворить самого взыскательного человека. С чисто профессиональным любопытством оп заглянул за кулисы, потом, отогнув сбоку край тяжелого занавеса, - в залитый праздничными огнями зрительный зал, весело гудящий и вместивший, должно быть, добрые полторы тысячи человек; глазом знатока скользнул по сложному, укрытому от зрителей осветительному хозяйству.

В директорском кабинете и в просторной приемной, где собирались будущие члены президиума юбилейной сессии городского Совета - депутаты и многочисленные гости, было людно, шумно. Как на вокзале, знакомясь и пожимая десятки рук, Михаил Петрович снова почувствовал себя неуверенно: запомнить всех, к сожалению, не было возможности.

Сколько же, оказывается, замечательных людей вышло из Пригорска! Только что представленный знаменитой летчице, с первыми полетами которой невольно связывались воспоминания о собственной комсомольской юности, уже через секунду Михаил Петрович знакомился с прославленным китобоем, затем - с медицинским светилом, имя которого с уважением произносится во всех академиях мира. Прямо тут же, в толчее, обнимались - да так, что у них, должно быть, трещали кости - два помальчишески взъерошенных и одинаково седых генерала, живших когда-то в Пригорске на одной улице, воевавших на разных фронтах и снова через много лет встретившихся на юбилее родного города... Мелькали ряды орденских колодок, золотые звездочки Героев, алые флажки депутатских значков, - чуточку оглушенному Михаилу Петровичу начинало казаться, что ему, человеку по природе простому, лучше бы, пожалуй, находиться сейчас не здесь, среди этого шума и блеска, а в общем зале. С этими мыслями, хмуря черные косматые брови и пряча под ними растроганные, чуть растерянные глаза, Михаил Петрович двинулся вслед за другими в президиум.

Волнуясь, молодой симпатичный председатель горсовета, с которым Михаил Петрович познакомился еще на вокзале, объявил юбилейную сессию открытой, зал поднялся навстречу "Интернационалу".

- Внести в зал почетные знамена, - высоким ломким голосом подал команду председатель горсовета, - ордена Ленина завода... ордена Боевого Красного Знамени завода... ордена Красной Звезды завода, ордена Трудового...

Величаво, снова подняв всех с мест, запели серебряные трубы - над залом, по широкому проходу, поплыли развернутые бархатные знамена с прикрепленными к ним орденами - свидетели ратных и трудовых подвигов пригорцев. Последним, огражденное холодными молниями обнаженных шашек, проследовало знамя высшего военного училища. За долгую театральную жизнь Михаил Петрович привык ко всяким сценическим эффектам, но это было другое. В гулкой, натянутой как струна тишине, четко печатая шаг, шла сама жизнь, ее высокий символ, ее крылатая романтика, - и у него, старого воробья, по коже поползли мурашки...

Стопа приветственных адресов и горы памятных подарков на столе президиума все росли, на трибуне один выступающий сменялся другим, и хотя Михаил Петрович слушал, по-прежнему стараясь не пропустить ни одного слова, внимание его ослабло. Устав от всех треволнений сегодняшнего длинного и все еще не кончившегося дня, от яркого слепящего света, которым киношники и телевизионисты безжалостно били по первому ряду президиума, Михаил Петрович оказался застигнутым врасплох, когда слово предоставили ему. Простые слова, недавно сами, кажется, просившиеся наружу, исчезли, первые подвернувшиеся были стертыми, бесцветными; произнеся их таким же, казалось, бесцветным тоном, Михаил Петрович вернулся на место, удивляясь, почему ему так горячо аплодируют, и нисколько не беспокоясь.

Свое слово он скажет позже...

Торжественная часть несколько затянулась, и, когда юбилейное заседание объявили закрытым, предупредив, что после перерыва будет большой праздничный концерт, зал довольно загудел.

На время перерыва Михаил Петрович уединился в любезно предоставленной ему театральной уборной - и для того, чтобы переодеться, и, главное, для того, чтобы побыть перед выступлением одному.