Николай Почивалин - Когда идет поезд

Когда он спустился вниз, привычно ощущая подбородком тугой, накрахмаленный воротник, огромная сцена была уже заполнена сводным городским хором. Раздольно парила в зале величальная, созданная местными поэтами и композиторами песня, - чуткий на все настоящее, Михаил Петрович застыл на месте, довольно насупив брови. Зал загремел. Обдав Михаила Петровича ветерком белых платьев, с раскрасневшимися щеками пронеслись мимо хористки; юный девичий голос звонко выкрикнул его фамилию.

Легкий знакомый холодок коснулся сердца, - это был своего рода сигнал готовности. Михаил Петрович вышел на сцену. Чепуха, будто, привыкая, артист перестает волноваться: не волнуется только абсолютная бездарность.

"Петуха бы не дать!" - с веселым испугом подумал Михаил Петрович, внешне очень спокойно и сдержанно поклонившись на встретившие его аплодисменты.

Чуть подвинув высокий стебель микрофона, Михаил Петрович взглянул на переполненный зал и глубоко вздохнул. Необъяснимое и сильное, как поток горного воздуха, чувство переполнило его. Чувство общности, кровного родства со всеми, кто сидел в этом зале и чутко, доброжелательно ждал его песни. Он не знал, как будет петь, но знал, что будет петь не так, как всегда...

- Ария Игоря из оперы "Князь Игорь"...

Могучий бас, неся всю сложнейшую гамму человеческих переживаний, - то гордый и суровый, как откованный булат, то мягкий, как закатное русское небо, наполненный тоской и порывом, - царил под сводами, больно и сладко сжимал сердца.

Зал еще неистовствовал, когда звонкий девичий голос объявил следующий номер:

- "Уж как пал туман", народная песня...

Михаил Петрович пел, не следя ни за голосом, ни за словами песни, - он просто, как воздухом, дышал ею, и песня сама, как воздух, могуче и естественно выливалась из его горла, легких, сердца. Это были золотые минуты творческого взлета.

- "Дубинушка"...

Зрители еще не успевали полной мерой наградить исполнителя за одну песню - взорвав тишину, овации только нарастали, - как он, словно щедро спеша вернуть старый долг, начинал новую. Изумленный подобной расточительностью аккомпаниатор остро блестел стеклышками пенсне, поспешно раскладывал новые нотные листы.

Михаил Петрович никогда не берег голоса за счет сокращения концертных программ, и, наверное, потому голос его так долго служил людям. Оглянувшись и коротко кивнув пианисту, он начинал снова, не делая ложных, чтоб получить дополнительную партию аплодисментов, уходов, - ему было это без надобности...

Всему, однако, есть мера. Понимая, что нельзя до бесконечности злоупотреблять безотказностью певца, зал рассыпался дружными аплодисментами, благодарственными хлопками. Михаил Петрович дотронулся платочком до усталых, пересохших губ и, покосившись, - его юная звонкоголосая помощница, считая, что выступление закончено, азартно колотила в ладоши вместе со всеми, - сам объявил:

- "Элегия" Массне. - Глубоко вздохнув, он помедлил, негромко добавил: Посвящаю ее всем сидящим в зале и еще одному человеку, которого тут нет...

Раскланявшись было, аккомпаниатор снова сел, судорожно залистал ноты.

Тишина бывает разная: настороженная, равнодушная, доброжелательная. Мгновенно установившаяся в этот раз тишина была особой: глубокая, живая, вся пронизанная волнами, которые шли от певца к людям и снова возвращались к нему же, - просто, как луч солнца входит в голубизну воздуха, влился в нее задумчивый, наполненный чувством голос:

Ах ты, весна прошлых лет

Время любви.

Исчезла ты для меня...

Вся колдовская сила этой вещи - не в словах, предельно бесхитростных, если не сказать больше, а в музыке; должно быть, все самое сокровенное вложил в нее давно ушедший из жизни француз, если и ныне заблестели глаза певца и притих, подавшись вперед, огромный, переполненный зал.

Вновь не вернется весна, - скорбел о минувшем, раздумывая и вспоминая, голос и ликовал, что оно, это прошлое, было... Михаил Петрович пел, видел сотни устремленных на него взглядов, видел, как, прижав к груди руки и неловко наклонившись, слушает знаменитая летчица, как, нахохлившись, притихли еще недавно шумно обнимавшиеся генералы. Но ему, изпод добрых косматых бровей, виделось еще и другое:

старый дом на Нагорной, в котором, моргая мокрыми ресницами, сидит у освещенного экрана телевизора его шестидесятилетняя Таня...

5. ОТГОЛОСКИ

В устоявшемся дорожном быте завтрак и обед в вагоне-ресторане событие, которого ждешь и к которому загодя готовишься: надо побриться, сменить пижаму на костюм, тапки на ботинки - не куда-нибудь, а в ресторан все-таки! И идешь, нетерпеливо и довольно пощелкиваяпохлопывая открываемо-закрываемыми дверями.

Несмотря на довольно ранний час, в салоне нынче оживленно: ночью, судя по всему, на какой-то станции получили пиво, и тощие вагон-ресторанные шницели на белых столиках окружены частоколом "жигулевского".

Не особенный любитель пива и еще меньше знаток его, я, однако, тоже попросил бутылку: мало-мальски приличного вина в буфете не было, заказывать же обед без каких-либо добавлений - почувствовать себя в глазах обслуживающих явно неполноценным. Подобным же, вероятно, любителем оказался и мой сосед напротив - плотный рыжеватый мужчина, с колючими неприступными бровями: перед ним также стояла одинокая бутылка.

Как все же меняются наши повадки в зависимости от обстоятельств! В обычном ресторане вас раздражает ставшая притчей во языцех невозмутимая медлительность официантов, - когда же под рестораном весело постукивают колеса, вы, наоборот, довольны, что, пыхнув под самым вашим носом пивным дымком откупоренной бутылки, официантка надолго удаляется и можно неспешно посидеть, покурить и, прихлебывая из фужера, бездумно и пристально глядеть в окно. За которым - все привычно, видано да перевидано за жизнь и все одновременно - ново, незнакомо, непонятно почему и как льнущее к сердцу.

Застывший над осенней золотисто-зеленой водой рыбак с удочкой, в высоченных, до пупа, резиновых бахилах; сгрудившиеся у опущенного шлагбаума автомашины, длинный ряд которых не по чину начинает красный жучок"Запорожец"; взбежавшие на пригорок березки в лимонной, с багрянцем листве - поглазеть на поезд; затененный старыми ветлами разъезд с крохотным перроном, на котором две смуглые длинноногие девчонки в юбочкахтрусиках зазывно - от молодости, от избытка хорошего настроения машут всему проносящемуся мимо составу... Вспомнилась когда-то и где-то слышанная история:

однажды на таком же маленьком разъезде при двухминутной стоянке пассажирского поезда две таких же девчонки-подружки помахали высунувшемуся из вагонного окна в лунный вечер солдату, отслужившему действительную. "Эх, позвали бы, - остался!" - сахарно заскалил он зубы. "И то, оставайся", - поманили девчонки. Солдат на ходу выкинул из тамбура деревянный, обитый полосками жести сундучок, спрыгнул под одобрительный хохот всего вагона сам, - через полгода он женился на одной из этих девчат, народил с ней сынов и дочек, стал прославленным директором прославленного степного совхоза...