Николай Почивалин - Последнее лето

Если еще хозяйка дома.

- Угу, - кивнул Петр, сладко зевнув и явно настраиваясь на другое времяпрепровождение.

В крохотном дворике, где под навесом белела поленница березовых дров, бродила вся хозяйская живность - пяток очумевших от жары кур. Двери в сенки и вторые, в комнату, были открыты, оттуда доносилось ровное постукивание швейной машинки.

- Гостей тут принимают? - громко спросил Тарас Константинович, переступив порог.

Не отпуская ручки, Анна Павловна взглянула на вошедшего поверх очков и тут же сдернула их, вскочила; по ее крупному, чуть одутловатому лицу побежали ласковые мелкие морщинки.

- Батюшки, кто пожаловал! А я слышу - машина вроде зашурчала. Так и думать не подумала, что ко мне это. Садись, Константиныч, садись. Вот уважил, так разуважил старую!

Сыпя мягким, не по-местному акающим говорком, хозяйка засуетилась, прибирая на ходу, хотя в тесной комнате и без того царили порядок и чистота. Железная койка в углу с высокими белыми подушками, комодик в простенке, стол у окна и печка с выдвинутой плитой у самой двери - все это было расположено впритык и всетаки уютно.

От крашеного пола исходил приятный холодок, пахло чем-то вкусным, жареным, - Тарас Константинович незаметно сглотнул: опять по спешке одним кофе позавтракал... Под веселый говорок хозяйки он протиснулся к окну, сел, снова подивившись, как в такой тесноте помещаются тут по праздникам две дочери и сын Анны Павловны, да еще с семьями. Дети живут отдельно, просторно, гулянки продолжаются у них, но по установившейся традиции первый день любого большого праздника - у матери. Бывал тут в гостях и Тарас Константинович и тоже умещался...

- Как же ты там гулял-отдыхал, на курортах-то на своих? - усевшись наконец и подперев голову рукой, спросила Анна Павловна. - С лица-то вроде посвежел, а поправки нет, не видно.

- Хорошо отдыхал, Анна Павловна, - улыбаясь, кивал Тарас Константинович, тепло и зорко вглядываясь в хозяйку - как и она в него. Нисколько не изменилась, пожалуй; разве что прибавилось седины в волосах, покрытых линялой косынкой, - они, как и у него, были теперь уже не черными и еще не сплошь белыми, а какимито сивыми, - да глубже, с ясной стариковской грустинкой, стали глаза. Человек после какого-то рубежа стареет не постепенно, а рывками: год, пять лет - он все вроде такой же, а потом раз - и сдал. Потом опять словно его законсервировали, и снова рывок. Тарас Константинович с Морозовой одногодки, и следующий рывок у них будет, видно, последним. Такой же, наверно, была бы сейчас и Маша...

- Чего ж тогда раньше на неделю заявился? - с веселым любопытством допытывалась хозяйка. - Ты не вздыхай - ты отвечай.

- Заскучал, Павловна, - признался Тарас Константинович, - Да и непорядок это, сказать тебе. Уехал в отпуск накануне посевной. Отродясь в такую пору баклуши не бил. Врачи угнали.

- Вот и досиживал бы.

- Да ведь как? Получше стало - хватит, чувствую.

Недельку, мол, дома поотдыхаю. А тут уж не усидел, конечно.

- Вот, вот, - обрадованно подтвердила Анна Павловна. - По себе знаю: как старый лапоть стала - все ему куда-то бежать надо. Весь день и крутишься. То одно, то другое!

- Не соскучилась, значит, на пенсии?

- Да когда, говорю тебе! В избах отмыла, выскоблила, теперь внучатам пошить кое-что надо. - Анна Павловна, как-то лукаво наклонив голову, спросила: - А ты что - или на работу обратно звать пришел?

- Да нет... Я, Анна Павловна, поинтереснее тебе предложение привез. Решили тебя на туристский поезд послать.

- Это что же за штука-то?

Тарас Константинович объяснил, с интересом ожидая ответа. - Морозова на минуту-другую задумалась, что-то прикидывая, и махнула рукой.

- А что? Поеду, Константиныч, ей-богу, поеду! Хоть напоследок покатаюсь. Дорогая она, эта путевка?

- Сто пятьдесят с чем-то либо сто шестьдесят.

- Э, дорогонько, дорогонько!

- Так оплачиваем-то ее мы, - успокоил Тарас Константинович. - И на дорогу, думаю, еще подкинем.

- Так-то оно так... - Морозова остановила на директоре спокойный прямой взгляд. - Константиныч, скажи ты мне по совести: не обидятся люди? Нашли, мол, кому дать - старой песочнице! Есть ведь и помоложе меня, что заслужили.

- А ты не заслужила, Анна Павловна? - почему-то начав волноваться, спросил Тарас Константинович. - Разве ты чем хуже других?

- И не хуже ровно. Да и не лучше. Как все.

- Сколько ты у нас в совхозе проработала?

- Ну сколько? С октября сорок первого.

- А сомневаешься, - упрекнул Тарас Константинович. - Четверть века, выходит. Да еще с загогулиной.

- Как привезли, так в тот день и вышла. - Анна Павловна раздумчиво покачала головой. - Сам, поди, помнишь.

Тарас Константинович помнил.

Спасаясь от мелкого холодного дождя, эвакуированные жались под навесом хозяйственного сарая, с баулами и узлами, разношерстно одетые и грязные; приглушенный беспокойный гул их голосов доносился из коридора сюда, в кабинет, - Тарасу Константиновичу было и жаль их, и стыдно перед ними. Война, как чудовищная взрывная волна, выбила их из родных гнезд; они, уже видевшие бомбежки, смерть, горе, ждали от него немедленной помощи, решения своей участи, - он встречал их в теплом кабинете, в защитном кителе с белоснежным подворотничком, в хромовых сапогах, покуривая легкий душистый табак и мучаясь от собственного бессилия. Забрали главного агронома, зоотехника, агрономасадовода, большинство механизаторов, лучшие машины - с кем, как ему было работать дальше? С маникюршей из Смоленска, глядевшей на него еще полными ужаса глазами? Со стариком-гримером, у которого от старости дергалось веко и тряслись склеротичные руки? Как их всех расселить, накормить, найти подходящую работу? Чем, наконец, унять собственную тревогу, которая как тяжелым молотом бухала в его и без того не очень здоровое сердце? В довершение секретарь обкома, у которого он побывал вчера, - взвинченный, задерганный звонками, - отчитал его, как мальчишку.

- Чтоб я больше от тебя ни о каком фронте не слышал! Ясно! Мы бронируем директоров совхозов, годных к строевой. А ты не строевик - смотрел я твое личное Дело, не ври! Пойдешь писарем или в похоронную команду - от тебя что, больше толку будет? Поезжай работай - там твой фронт. Гони мясо, молоко, зерно, хлеб - все гони! Сколько можешь. Вот за это и спрашивать будем. Да так, что фронт тебе еще манной небесной покажется!

Чертыхнувшись, Тарас Константинович свернул и закурил новую папиросу, вызвал секретаршу.

- Зови сначала тех, кто с ребятишками.

Вошла статная черноволосая женщина в потемневшей от дождя жакетке, с отброшенной на плечи шалью; несмотря на измученное, довольно еще молодое лицо и синие полукружья под глазами, взгляд ее был тверд, даже спокоен.

- Ну и дороги у вас, - сдержанным и все равно сильным чистым голосом сказала она.