Николай Почивалин - Последнее лето

Тому ли, что глупенькая эта помоложе себе не нашла или что он, в его годы-то, такую молоденькую взять отважился! С тем и уехала...

Тогда же на свадьбе Тарас Константинович впервые заметил, как сдала их москвичка: недавно вроде ходила она статная, независимая - сейчас вдруг опустились плечи, во всем ее облике, голосе, в растроганном, мокром от слез лице неуловимо проступило что-то покорно тихое...

- Летят годочки-то, Константиныч, летят! - отвечая на пристальный взгляд директора таким же взглядом, кивнула Анна Павловна. - А ты сам-то на отдых собираешься? Или тебе все износу нет, дьужнльный, может?

- Какой там двужильный! - засмеялся Тарас Константинович. - Сам чувствую - пора. Отхожу вот лето, и хватит.

- Кого ж за себя оставишь? - А ты как думаешь - кого?

- Да ведь Александра Федорыча, наверно, Забнева, Кого ж еще?

- Как он, по-твоему?

- А такой же, как ты. Только помоложе.

Тарас Константинович внутренне от такой прямоты поежился: горьковато, но правда; Анна Павловна, подбирая слова, неторопливо закончила:

- Ты-то, Константиныч, к людям, конечно, помягче.

Это ведь ты с виду только нелюдим. А у него, у Забнева, этого еще мало. Но тоже ничего: жизнь оботрет, всему научит.

- А Игонькин как? - чувствуя, что горчинка его рассасывается, исчезает, спросил Тарас Константинович.

- Этот-то при чем? - удивилась Анна Павловна. - Не-ет, этот ажур-абажур - как его там - долго у нас не задержится. Легкий больно.

- Не задержится, значит?

- И толковать нечего. Куда повиднее люди-то были, и то как ветром сдуло. Будто их и не было.

Хозяйка проворно поднялась.

- Заговорила я тебя, балаболка старая, а время-то обеденное. Есть-то, поди, хочешь?

- Хочу, - чистосердечно признался Тарас Константинович.

- Вот я и соберу сейчас, пополдничаешь со старухой. Давно ты у меня за столом не сидел. Лет двадцать - с дочкиной свадьбы.

- Я ведь не один, Анна Павловна, - замялся Тарас Константинович, тоже поднимаясь, - Петр там сидит, ждет.

- А ты и его зови. Василий давеча утку принес, стушила я ее - ну, скажи, с телка вон!

Приговаривая, Анна Павловна убрала на подоконник швейную машину, застелила стол скатертью и, видя, что директор все еще колеблется, поторопила:

- Иди, говорят, иди. - Она добродушно засмеялась. - Пока вы там прохлаждаетесь, я и соберу, и приоденусь хоть. А то в кои веки кавалеры заявились, а я чуть не в исподнем!

4

Тарас Константинович умылся, распахнул окно. Все вокруг было еще сизо, на траве ртутью лежала роса, и только на востоке чисто и неудержимо разливалась голубизна рассвета. Говорят, рано вставать - жизнь продлить, треть ее человек просыпает. Тарас Константинович трети ее не проспал, это точно. Сколько себя помнит, всегда на заре вставал. Мальчишкой - с отцом в борозде, потом - армия, где тоже не заспишь, потом - сельский Совет, МТС, а затем уж - тут, без сменки... Вон сколько - продленного. Так когда она, жизнь, пролетела-таки? Все не верится никак.

Похмыкивая, Тарас Константинович потоптался у электроплитки, на которой стоял вскипяченный с вечера чайник, но разогревать не стал - глотнул разок-другой холодного, прямо из дюбки, после планерки-наряда чегонибудь перехватит. Есть вообще неважно стал, что вон петух: больше хлопочет, чтоб курицам досталось, а сам изредка клюнет, и то когда невпопад.

Накинув пиджак, Тарас Константинович вышел на улицу.

Славно в такой ранний час, когда совхоз еще спит, пройтись по поселку, наведаться в сады. В глубокой тишине, что разлита вокруг, в одиночестве, когда никто не перебьет пустым разговором, хорошо думается. Все мелкое, второстепенное, уходит, все главное - укрупняется, к началу работы возвращаешься, словно живой водой обмылся.

Носки туфель потемнели; утренний холодок, свежий и колючий, как нарзан, бодрил вялое после сна тело; в неподвижной листве деревьев неурочно, спросонья, чирикнула какая-то пичуга; гремя цепью, из конуры вылез завмаговский Полкан и, узнав раннего пешехода, спокойно и бесстыдно задрал ногу...

Позади, нагоняя, затрещал мотоцикл, - наперед зная, кто это, Тарас Константинович свернул за угол первого же дома, переждал. Что любовь-то с человеком делает!

Мелькнула черноволосая непокрытая голова и коричневая кожаная курточка; оставив вонючий клубок дыма, мотоцикл вильнул в проулок и затих.

Сейчас скинет свою пижонскую курточку, заведет до отказа будильник, а час спустя вскочит, как очумелый, выскоблит до синевы упрямый квадратный подбородок и явится к наряду как ни в чем не бывало - собранный, молчаливый, с шапкой черных, в колечко, волос, похожих на новенький каракуль, и пристальными, с голубинкой, глазами. Когда дойдет черед до него, коротко доложит, сколько машин в рейсе и в наличии, молча запишет задание и, чаще всего молча, уйдет, - проверять его не надо.

Это - Быков, заведующий гаражом и секретарь партийной организации. В последнем-то вся и закавыка.

Молодой, видный, а до сих пор не женат. Тревожит это Тараса Константиновича по двум причинам: и живет коекак, неустроенно, вроде его самого, и для престижа риск - подходящих бабенок в совхозе порядочно, долго ли до греха? А уж в этом отношении секретарь должен быть как стеклышко! Тарас Константинович по-приятельски попытался поговорить с ним на эту тему - Быков отмолчался, слово из него иной раз надо клещами вытаскивать, как гвоздь из дубовой доски! Тогда, махнув рукой на всякие соображения такта, Тарас Константинович спросил однажды напрямую, почему он до сих пор не женат. Оказалось, что у Быкова была невеста, перед самой его демобилизацией из армии она вышла за другого.

Тарас Константинович надолго умолк: он уважал и сильные чувства, и сильных людей.

С год назад, а может и чуть побольше, Быков познакомился в городе с девушкой и вот теперь каждый свободный вечер ездит к ней - за пятьдесят километров!

А на рассвете мчится сломя голову назад. Так и тут сложность - у таких людей, наверно, все настоящее сложно, - не отпускают ее. И все техника полушутя, полусерьезно досадовал иногда Тарас Константинович: не будь этих трещоток - мотоциклов, давно бы какую-нибудь глазастенькую здесь приглядел и женился. Тарасу Константиновичу и приятно, что есть такая любовь, которой ничто не помеха, и мужика жалко: изведется ведь.

Что-то бы придумать надо, обязательно надо. Не отпускать же в город его самого - это все равно, что свою правую руку добровольно отрубить!..

От белой кипени, которой недавно - как свадебными покрывалами - были укрыты сады, не осталось и следа.

Ровные бесконечные ряды яблонь стояли в густой листве, обласканные поверху первым лучом, сосредоточенно тянули своими мощными корнями живительные соки земли, и только все так же свежо чернели междурядья, снова после окончания цветения прокультивированные. Тарас Константинович пригнул ветку, довольно засопел: она сплошь была унизана крохотными, чуть побольше булавочной головки, яблочками с засохшими родимыми усиками цвета на маковках. Почти не различимые в листве, круглые и продолговатые, зеленые эти уродцы казались беспомощными, и даже Тарасу Константиновичу не верплось, что через полтора-два месяца каждый из них, налившись острой сладкой свежестью, с трудом уместится на ладони, просвечивая на солнце черными зернышками.