Иван Подсвиров - Чинара

Круто накатилась на него волна, след пропал. Костю отнесло куда-то потоком, ставшим непроницаемо-мглистым, как грозовые тучи. Под Костей ворочались, сшибались камни, и, теряя надежду, что Арина где-то проступит из мглы, зло подгребая к себе воду, он крикнул с мольбой и страхом:

- Душу не губи! Отве-еть!

Крикнул... и проснулся. В окна лениво сочился рассвет.

А в дверь кто-то настойчиво колотил палкой. Костя помедлил, отер со лба пот, прислушался к грохоту и, догадавшись по ударам, кто там, босиком пошел открывать.

Евграф Семеныч спозаранку прискочил. Жил он на отшибе, в ладной деревянной избе, которую купил у одной семейной женщины, уехавшей с дочерьми в город. Будучи на заслуженном отдыхе после многих лет учительства, Евграф Семеныч больше книг не читал, думая, что с него и прежнего хватит. Остаток дней своих он проводил за плетением и сбытом корзин либо, уединившись, размышлял о том, что есть человек как существо биологическое. В хуторе о нем говорили: больно учен стал, как постарел. Мол, иной раз и не поймешь, о чем рассуждает. Костя жалел Евграфа Семеныча и охотно принимал его в сторожке. Часто они вдвоем собирали травы и приготовляли лекарства, беседуя о жизни растительного мира.

Костя впустил старика и опять лег на кровать. Евграф Семеныч подобрал набрякшие полы - трусил прямиком через болотце в сухой осоке, - сел на единственную табуретку. На его лице было написано смущение. Может быть, в нем будили стыдливое чувство воспоминания о вчерашнем вечере, где он вел себя с излишней живостью.

- Не спится мне, - Евграф Семеныч тронул рукой клок своей бороды. Дай, думаю, к тебе забегу. А ты...

бледный!

Костя тянулся к старику и почему-то доверял ему свои тайные мысли, хотя Евграф Семеныч иногда был не в меру болтлив. И сейчас Костя поддался откровению:

- Сон мне, Семеныч, привиделся. Будто купаемся мы вдвоем с Ариной в Уле. Будто купаемся, и вдруг она - нырь в воду! И уплыла от меня. Звал ее, звал - не откликнулась.

- Снам не верь, - наставительно заявил Евграф Семеныч, - В молодости, помнится, я лекции читал о природе сновидений. Сам профессор Дудкин, ученейший человек, их одобрил! Можешь мне поверить... Я доказал: сны от нездорового состояния, от горячки мозгов. Ты много думал о ней, вот и приплелось купанье.

- Думал, - сознался Костя.

Вживаясь в настроение Кости, Евграф Семеныч поерзал на табуретке.

- Арина Филипповна женщина изумительная, - сказал он. - И мне кажется, она была неравнодушна к тебе.

Смелее, Костя... Ради нее стоит рискнуть.

- Страшно...

- Эх и рыцари пошли! Скинуть бы мне годков тридцать, как бы я приударил за Ариной Филипповной! - Евграф Семеныч мечтательно закатил свои маленькие глазки, прищелкнул языком. - "Куда, куда вы удалились, мечты моей златые дни..."

Наговорившись, старик ушел, и Костя, все еще лежа на кровати, стал перебирать в памяти подробности сна.

Он впервые видел себя красивым, и это встревожило его:

К чему? В прежних снах он всегда был таким, как есть.

Костя вспомнил о пробуждении, о том миге, когда он частицей трезво вспыхнувшего сознания опять вернулся к действительности и наперекор тревоге пожалел, что ложь сновидения уступила правде. Ему сделалось грустно и одиноко.

Он взял с подоконника битый осколок зеркала и безотчетно сунул его за пучок сухой, как порох, почечуйной травы.

Арина пришла уже в сумерках, когда он и не ждал ее.

Костя засуетился, дрожащими пальцами нащупал спички в печурке, чиркнул о коробок. Желтоватый язычок огня светлячком забился внутри его составленных вместе ладоней, озарил прядь волос, упавшую на лоб. Он поднес спичку к лампе, фитиль занялся жаром, стал потрескивать, красновато светясь сквозь матовое стекло пузыря. Пузырь постепенно налился белым и непривычно ярким светом.

Арина сощурилась.

- Ужмурь лампу, глядеть больно.

Костя прикрутил фитиль, ощущая в груди сильные толчки всполошенного сердца. Она быстро оглядела его скромное, плохо убранное жилище - пол из грубо отесанных досок-горбылей, старый сундук с окованными узорным железом углами, где он хранил свою выходную одежду, железную кровать, которая блестела никелированными шишками на спинках, да еще пару сапог в углу. Взгляд ее остановился на полках, занятых банками, пучками трав, книгами по медицине и биологии.

- Чудно живешь. На Севере в скитах вот так старообрядцы ютились, божьи люди. Слыхал?

В тоне ее пробилась насмешка, но была она легкой, необидной. Внимание Арины привлекла ветка с лапчатыми, густо-зелеными листьями, на них выделялись желтоватые цветки-капельки.

- Что это?

- Паразит... омела белая. Приживается на грушах, на ясене. Прилипнет к стволу и растет кустарником. Для припадочных первое лекарство.

- А это пырей, - угадала Арина, рассматривая на ладони колкий, уродливый лист бледно-зеленого цвета. - Сколько мы его с матерью перепололи на делянках! В жару от него тяжелый дух, даже тошно. Бесполезная трава.

- И пырей ползучий не напрасно живет, - тихо возразил Костя. - Его не любят, а он кровь очищает. Не лишний он на земле.

Арина окинула Костю удивленным взглядом:

- Слушай! Научи меня этому! А то я живу на свете и ничего не знаю. Научишь?

- Зачем?

- Надо, - задумчиво произнесла Арина.

За окнами стемнело. Вдали, за скудно мерцающими горами, всходил месяц. Призрачный, холодноватый свет его скользил в пространстве, все сильнее разгораясь и будя в душе неясные желания. Арина предложила погулять, они вышли из сторожки и побрели лицом к месяцу. Свет широким пучком ударял в небо, пробегал полем, оттесняя тьму и высвечивая черные, как антрацит, пласты свежей пахоты. Еще тише, загадочнее стало вокруг. Величавый покой властно обнимал землю, расстилавшуюся в серебристом тумане... И от этого покоя и света, льющегося, казалось, в самую душу и наполняющую ее невыразимым ощущением таинства и беспредельности жизни, пробуждались странные силы. Арине хотелось заявить о них во весь голос или взять и заплакать - без всякой причины, как в детстве. Немного поодаль от нее Костя резко взмахивал руками, точно большая подстреленная птица крыльями.

Сверкнула из-за дымных кустов Уля, и они, охваченные одним душевным состоянием, остановились, прислушались к ее сдержанному говору. Арина взяла Костю за руку, в восторге шепнула:

- А ты счастливый! Красоту эту видишь... чувствуешь. Мы теперь всегда будем гулять с тобой. Хочешь?

Костя молчал.

- Чего ты? - Голос у нее был ласковый, взволнованный. - Подойди ближе, скажи что-нибудь. Скажи: сколько можно любить? - Она потянула Костю к себе. - Ты все знаешь...

- Я не знаю, я чувствую, - сказал Костя.

- Так сколько?

- Сто лет. Пока человек живет.

- Сто лет любви!

Лицо у Арины было ясным и взволнованным, ни тени зла и насмешки не отражалось на нем - одна красота.