Иван Подсвиров - Погоня за дождем

Семьи поредели, но, пожалуй, ненадолго: в плотных шоколадно-кофейных засевах выводится шумное, молодое племя работниц, таких же неугомонных и одержимых, как их предшественницы.

Передышка. Погода не меняется. Дни по-прежнему солнечные, иногда выпадают короткие дожди-полуночники, по утрам в небе рокочет гром, но тучи быстро расходятся - и опять ясно, тепло.

Наши компаньоны тоже уехали, мы с тестем одни.

Берем молоко у смотрителя канала, который живет поблизости в большом каменном доме с приусадебным участком и ездит на собственной машине в город торговать произведениями сада и двора: яблоками, битой птицей, кроликами... Человек он скучный, говорит только о хозяйстве и ценах, картавит и сморкается в грязный платок. Находиться в его обществе, пока он доит своих коров-трехлеток с пестрыми лоснящимися боками да цедит молоко через марлю, наливает и скрупулезно подсчитывает на летнем столе копейки, мокрые от разлитого молока, - испытание тягостное... Зато, выходя от него, я с удовольствием купаюсь у акведука, ныряю в буруны и загораю на плитах.

Однажды после купанья брел я по тропинке вдоль лесополосы, и вдруг меня окликнули. Это был ее голос!

Я вздрогнул и увидел, как она встала из-за руля "Волги" и медленно пошла по дороге навстречу мне. "Волгу"

я приметил издали, но не мог предположить, что в ней Тоня. Сердце мое сжалось, ноги онемели - я едва передвигал их в спутавшейся клочковатой траве, выбираясь на дорогу. На ней было ситцевое платье, в котором она впервые показалась мне на глаза.

"Какой я все-таки подлец!" - пронеслось у меня в голове.

Мы остановились друг против друга. Она с изумлением глядела на меня, не отворачивая лица. Щеки ее были бледны и худы, под синими впавшими глазами залегли тени.

- Вы здесь? - едва внятно произнесла она. - Я вас еле нашла... Почему вы уехали не попрощавшись? Это нечестно. Так не поступают друзья.

- Так случилось, я не могу быть вашим другом, а на большее у меня нет прав. Я давно потерял их. Я хотел незаметно уйти из вашей жизни. Простите меня.

- И сейчас... тоже хотите?

- Я обязан.

Плывшая по небу туча, освещенная прощальным блеском солнца, накрыла нас тенью. Тоня зябко повела плечами, помолчала, пока тень сошла и заскользила по тускнеющей воде канала.

- Мне очень плохо. Зачем я вас встретила?!

- Я благодарю и проклинаю тот день.

- Нет, вам совсем не жалко меня. Могу я хотя бы рассчитывать на вашу жалость? Могу? - У нее выступили слезы, она не сдержала их и заплакала.

Я кинулся к ней и, не помня себя, обнял, привлек ее к груди и с молчаливым, отчаянным исступлением стал гладить ее волосы, целовать щеки.

...Сколько мне еще осталось жить - никогда не забуду этих худеньких, как в лихорадке вздрагивающих плеч, этих холодных щек, на которых будто никогда и не горел румянец - так они были мертвенно-бледны...

хотя совсем недавно я любовался их жизнью. Я не забуду ее слез - они и сейчас вскипают у меня на сердце.

Теперь она молила у меня не любви - нет, одних жалких крох ее, но и этого я не мог обещать ей. Я был связан по рукам и ногам обязательствами, чувством долга перед женой. Я не хотел скандала и больше не принадлежал себе.

- Возьмите меня с собой, - плакала она у меня на груди, совсем еще девочка. - Вы же сильный, добрый.

Я не могу так жить. Не могу!

Я молчал. Что я мог обещать ей? Да, я проклинал тот день и час, когда увидел ее и поддался обычной прихоти сердца, позволил себе ту же вольность, которую применял в отношении женщин, своей ветреностью и легкостью поведения.даже зыбкого следа не оставивших в моей памяти.

И вдруг она умолкла, перестала плакать, ладонью вытерла слезы и отстранилась, с ужасом глядя на меня, словно ей открылась некая истина и она впервые разглядела того, перед кем изливала душу.

- Вы никого не любите, - сказала она, медленно отступая от меня. - Вы не умеете любить. - Она приостановилась, закрыла ладонями лицо и прошептала:- Боже мой, как я ошиблась... Я ненавижу вас!

Все во мне было опалено болью.

- Тоня, выслушайте меня. Я люблю вас! Я понял это не сразу, я сомневался. Помните, ваш отец ушел в хату, и мы остались одни в саду. Мы стояли и удивлялись свету на траве.

В волнении я хотел уловить ее руку, но она отстранила мою.

- Вы обманываетесь. Никогда не произносите при мне этих слов. Я запрещаю вам. Не хочу их слушать!

- Нет, я говорю: люблю! Вы сами не догадываетесь, что значите в моей жизни. Но поймите: нужно время, чтобы все окончательно уладить. Назначьте мне срок, и я найду какой-нибудь выход. Это трудно, и все же я постараюсь. Хотя бы на миг представьте себя в моем положении! И вы не будете так суровы. А вам... Что делать вам?

Уезжайте учиться. Я не верю, не хочу думать, что это последняя наша встреча. Будет и лучшая.

- Прощайте! - сказала Тоня и опрометью кинулась к машине.

...Тоня уехала. Я не знаю, как она вела машину, благополучно ли доехала домой; я лежал на траве и молил неизвестно кого, чтобы не случилось аварии, чтобы судьба была милосердна и пощадила Тоню.

10 августа

В конце июля зацвели поздние подсолнухи. Они тоже не обидели нас: мы взяли тринадцать фляг. Итак, общий итог нашей гонки по ставропольской степи- сорок одна фляга, или 6560 рублей чистыми. Никогда еще тесть не имел столько денег в одной куче, первое время он растерялся, не ведая, как с ними распорядиться: в чулок зашить или сдать на хранение. Компаньоны посоветовали нам завести сберкнижку неприкосновенную - на ней деньги будут целее - и другую, "расхожую", - на всякие мелкие непредвиденные надобности. Тесть немедля съездил в Красногорск, оформил неприкосновенную на кругленькую сумму в пять тысяч, остальные, за вычетом двух сотен на карманные расходы, небрежно швырнул на "расхожую".

- Ну вот, Федорович, - с уважением сказал ему Гордеич, - можешь заводить себе кобылку с моторчиком.

- Заведем, - ответил тесть.

- Будешь покупать - не прогадай. Меня покличь.

Я ей все зубы общупаю.

- Тебя обязательно покличу. Ты в этом деле профессор.

Гордеич, тронутый искренней похвалой, метнул на меня заносчивый взгляд: мол, знай наших! После он отвел меня на бровку дренажа и как-то стеснительно, хриповатой скороговоркой спросил:

- Петро! Ты шо, рассорился с дочкой Гунька? Хмурый ходишь. - Еще больше затеснявшись, он опустил глаза и, ковыряя носком ботинка рыхлую кротовую кучу, шепотом пояснил: - Вечером я видал вас у тутовника, в балке... Хорошая дивчина. Любит она тебя.

- Я рисовал ее портрет. Между нами ничего не было.

- Ничего? - Гордеич поднял голову и остановил на мне пытливо-строгие глаза. В них стыло недоверие.

- Ничего.

- А я, грешник, думал, ты уже с ней того... шашни завел. Молодец, Петро, - подобрел он, меняя строгость на ласку. - Всяких молодок хватает, а эту трогать нельзя.