Иван Подсвиров - Синие скалы

- Ладно, Максим! Мы с тобой еще побалакаем!

Звякнули стремена, взвилась над воротами плетка, и Крым-Гирей поскакал прочь, с ходу взяв в карьер. Гдето уже за хутором вспыхнуло смутное облако пыли, взбитое копытами жеребца.

- Как ветром сдуло. - Дядя Ермолай усмехнулся. - Не понравилась ему наша правда. Эх и человек... Вот сухостой так сухостой! Ни души, ни сердца.

- С гнильцою сухостой, - раздраженно прибавил отец. - От него вред один. Не пойму я, чего его держат в объездчиках. Народ только смущает.

- Вашего мягкотелого брата поставь, мигом лес растащат, - сказал Данило Иваныч, присаживаясь на брусья. - Того и держим.

- А я разве не сторож, Иваныч? - с обидой возразил Косорукий. - Ворюг, сам знаешь, не дюже терплю. Но люди на меня вроде не жалуются. Не слыхал... В законе всего не напишешь. Закон, Иваныч, и сердцем понимать надобно.

- Брусья я не отдам, - сказал отец.

- Свези в колхоз, - требовательно заявил Данило Иваныч. - Он же не успокоится, знаешь его! В районе услышат, худо тебе будет.

- Так, Иваныч... Это ж сухостой!

- Сухостой, сухостой! - рассердился Данило Иваныч. - Кто об этом знает? Там, брат, чешут под одну гребенку: нельзя - и точка! Под видом сухостоя можно ведь и здоровый лес истребить. Есть и такие... Надо понимать. Свези!

Данило Иваныч поднялся и пошел. Но уже у самой калитки задержался, быстро оглянулся на моего притихшего отца, потер лоб и, подумав про себя что-то важное, решительно рубанул воздух рукой:

- А, была не была! Рискнем. Ради тебя, Максим...

Вижу, намучились вы с хлопцем. Небось для Назарихи старались?

Отец молча кивнул.

- Ну, я так и догадался... Вдове надо помочь... Вот что. Дуй за сосной еще раз. Не слиняешь... Эти брусья мы оприходуем как привезенные по билету для колхоза.

Понял? А те, за которыми поедешь, себе возьмешь.

Только чтоб Крым-Гирей не знал. Завтра я тебе билет дам.

Данило Иваныч вернулся и стал прощаться, поочередно пожимая всем руки. И мою руку встряхнул. Сжал ее до хруста в пальцах, произнес повеселевшим голосом:

- Растет у тебя помощник, Максим. Растет!

- А с Крым-Гиреем как? - спросил дядя Ермолай.

Данило Иваныч приостановился у калитки, выпалил с сердцем:

- Я же слухи к делу не подошью! Служит он исправно, снять не имею права. А знаю, чую нутром: прохвост, каких поискать! - Данило Иваныч развел руками. - Но попробуй докажи... На фронте было легче: там такие быстро себя выдавали. А тут еще и похваливаем их. Приходится!

- Да, - раздумчиво вздохнул дядя Ермолай. - Тьма в большую грозу высветляется, и то не всегда. А так мы к ней привыкаем. Вроде она нам по душе. Беда от этого.

Великая беда!

Данило Иваныч ушел, мы остались сидеть на брусьях.

Они теперь были не наши. Отец сказал:

- Иваныч золото человек. Фронтовик. Слыхали, билет мне выпишет? Сосновый... И плевал я на КрымГирея.

Отец уже мечтал о новой поездке к далеким и призрачным, как сон, Синим скалам. Он опять жил дорогой, здоровым и звонким сухостоем у их подножий.

Утром я мчусь на велосипеде в школу, которая находится в девяти километрах от нашего хутора, в соседней станице Кардонной. Захлебываясь прохладой, я жму на педали навстречу восходящему солнцу, пулей проношусь на спусках, легко взмываю на горки, пригибаясь к рулю.

Спицы сливаются в один слепящий круг. Проплывают мимо седые от росы скошенные луга со свежей отавой, встают впереди у самого горизонта сизые осенние дымки... Хорошо!

Сегодня у меня на багажнике сумка, полная еще не прочитанных мною книг. И мой друг, белоголовый отчаянный Мишка, летит за мною следом, вопит изо всех сил:

- Догоню-у-у!

Дорога в школу до глянцевого блеска прикатана колесами грузовиков, изрисована строгой и разнообразной вязью покрышек, исчерчена узкими следами шин... Она совсем не похожа на ту, что поднимается от караулки к туманным вершинам. Мне теперь легче, спокойнее, чем отцу. Ведь ему опять ехать за сухостоем: сегодня утром он получил в конторе из рук Данилы Иваныча "сосновый" билет. Он поедет один к Синим скалам, потому что больше не хочет отрывать меня от занятий.

Это утро началось с радости отца, пусть и дорога его за сухостоем завершится удачей. На душе у меня светло и отчего-то тревожно. Вот и школа. Мы с Мишкой бодро соскакиваем с велосипедов, оставляем их на попечение уборщицы тети Фроси и, шумно и горячо дыша, взбегаем по шатким ступенькам на крыльцо.

Здравствуй, десятый "А"!

...На заре следующего дня отец, взяв быков на стане у дяди Ермолая, уехал один к Синим скалам.

Время неумолимо. Давно уж нет дяди Ермолая и Данилы Иваныча. Их могилы на хуторском кладбище рядом: корявый дубовый крест и обелиск с красной звездой, с потускневшим портретом Данилы Иваныча прячутся за кустами сирени. Поседел, заметно сдал мой отец. Поля нянчит внуков... Из года в год собираюсь я подняться к Синим скалам, да все недосуг. И не знаю теперь, увижу ли их снова. Свет их все еще струится свысока, все еще тревожит, озаряет мне душу - вечный и неизменный, как сама жизнь.

1971