Александр Покровский - Расстрелять

Ну-у-у... - сказал я протяжно, травмируя скулы, - и чем же я могу помочь... столам?..

- А-а-а!!! - сказал он и умчался, лягаясь, безумный.

"Бешеный", - подумал я и сходил в гальюн, а за мной сходили, подумав, еще сорок моих матросов. На всякий случай. Может, завтра запретят... по всей стране... кто его знает?..

Назавтра явилась целая банда. Впереди бежал начальник корректорской - той самой, что временно превращена в ватерклозет, и орал, что я - Али-Баба и вот они, мои сорок разбойников. Это он мне - подводнику флота Ее Величества?!

- Ну ты, - сказал я этому завсклада остервенелости, распеленованная мумия Тутанхамона! Берегите свои яйца, курочка-ряба!

Нас разняли, и мне объяснили, что в гальюн ходить нельзя, что топит, что нужно поставить матроса, чтоб он непрерывно ломал колено унитаза ("Что ломал?" - "Колено! Ко-ле-но!" - "Об чего ломал? об колено?"), "ломами ломал, ломами, и не делайте умное лицо! и чтоб в гальюн никто не ходил! Это приказание. Командующего!"

- А куда ходить?

- Никуда! Это приказ командующего.

- Ну... раз командующего-о...

Я построил всех и объявил, что командующий с сегодняшнего дня запретил нам ходить в гальюн.

- А куда ходить? - спросили из строя.

- Никуда, - ответил я.

- А-га, - сказали из строя и улыбнулись, - ну, есть!..

А потом мы поставили матроса, чтоб непрерывно ломал, и срочно сходили все как один сорок один в гальюн, про запас.

- Упрямый ты, - сказал мне, уже мирно, начальник корректорской.

"Ага, - подумал я, - как сто бедуинов".

- Ну-ну, - сказал он, - я тебе устрою встречу с командующим.

"А вот это нехорошо, - подумал я, - мы так не договаривались. Надо срочно поискать нам гальюн где-то на стороне, а то этот любимый сын лошади Пржевальского и впрямь помчится по начальству". И пошел я искать гальюн.

- Товарищ капитан первого ранга, - обратился я к командиру соседей по этажу, когда тот несся по лестнице вверх, стремительный; кличка у него была, как у эсминца - Безудержный.

- Товарищ капитан первого ранга, - обратился я, разрешите нам ходить в ваш гальюн. У меня сорок человек... всего...

Он остановился, повернулся, резко наклонился ко мне с верхней ступеньки, приблизил лицо к лицу вплотную и заорал истерично:

- На голову мне лучше сходи сорок раз! На голову! - и в доказательство готовности своей головы ко всему треснул по ней ладонью. Тогда я отправился к командиру дивизии:

- Прошу разрешения, товарищ капитан первого ранга, старший в экипаже... товарищ комдив, запрещают в гальюн ходить, у меня сорок человек, у меня люди... а куда ходить, товарищ комдив?

Комдив из бумаг и телефонов посмотрел на меня сильно?

- Не знаю... я... не знаю. Хочешь, строем сюда ко мне ходи.

После этого он бросил ручку и продолжил:

- Пой-ми-те! Я не-га-ль-ю-на-ми-ко-ман-ду-ю-ю! Не гальюнами! И не говном! Отнюдь! Я командую с-трате-ги-чес-ки-ми! Ра-ке-то-носцами.

После этого он подобрал со стола карандаш и швырнул его в угол.

"Ну вот, - подумал я, - осталось дождаться встречи с командующим. Я думаю, это не залежится". И не залежалось.

- Я слышал, что у вас возникли сомнения? относительно моего приказания?

- Товарищ командующий... я... не ассенизатор...

- Так станете им! Станете! Все мы... не ассенизаторы! Нужно думать в комплексе проблемы! Почему срете?!

- Так ведь... гальюн закрыли...

- То, что гальюн закрыли, я в курсе, но почему вы, вы почему срете?!! Вас что?! Некому привести в меридиан?!.

После командующего мы принялись ломать унитаз интенсивно. И ходить в гальюн перестали. То есть не совсем, конечно, просто ходили хором потихонечку, вполуприсед. И тетки, которые в корректорской ниже этажом, так же ходили - по чуть-чуть.

И вот сломали мы, наконец, колено! Маэстро, туш! И не просто сломали, а пробили насквозь! И не просто пробили, а лом туда улетел!

А там в тот момент, к сожалению, сидела тетка... Сидит себе тетка, тихо и безмятежно гадит, и вдруг сверху прилетает лом и втыкается в бетон перед носом. И что же тетка? Она гадит мятежно! Во все стороны, раз уж выпал такой повод для желудочно-кишечного расстройства. Да еще сверху в дырищу свесилось пять голов, пытаясь разглядеть, куда это делся лом; а еще пять голов, которые не поместились в дырищу, стоят и спрашивают в задних рядах:

- Ну, чего там, чего застыли?.. Конечно, снизу прибежали, разорались:

- Человека чуть не убили! На что наши возражали:

- А чего это она у вас гадит? Больше всех возмущался я:

- Лично мы, - кричал я, - давно уже ходим на чердак! А ваши тетки! Сами валят, а на нас гадят! (То есть наоборот.) Вот теперь я у этого легендарного отверстия вахту поставлю, чтоб днем и ночью наблюдали за этим вашим безобразием! Будем общаться напрямую! А то нам нельзя, а им, видите ли, можно!..

И начали мы общаться напрямую. Мои орлы решили, что если есть отверстие и если из него можно провести перпендикуляр, который при этом уткнется ниже в другое отверстие, то странно было бы при наличии такого отверстия и такого перпендикуляра ходить на чердак!

На следующий день опять снизу прибежали и опять орали:

- А те-пе-рь! Давайте делайте нам косметический ремонт! Давайте делайте! У нас там - как двадцать гранат разорвалось! С дерьмом!

- Почему двадцать? - слабо возражал я, потрясенный ошеломительным размахом общения напрямую. - Откуда такая точность? Почему не сорок?

И вот гальюн. Каждый день гальюн. С ним была связана вся моя жизнь, все мои радости и печали, все мои помыслы и страданья, он мне снился ночами, мы сроднились с начальником корректорской, ходили друг к дружке запросто и подружились семьями,..

В общем, когда приехал из отпуска мой сменщик, я, сдавая ему экипаж, веселился как неразумный, хохотал, хлопал его по плечу и целовал вкусно.

- Ви-тя! - говорил я ему нежно. - Знаешь ли ты отныне свою судьбу? Он не знал, я подвел его к гальюну:

- Вот, Витя, отныне это твоя судьба! А что будет главным в твоей судьбе? И опять он не энал.

- Главное - на тетеньку не попасть. Там у нас одна дырочка есть, смотри - только в нее не поскользнись, а то мне будет печально. Остальное все - муть собачья. Муть! Все образуется и сделается как бы само собой. Сделают тебе гальюн, вот увидишь, сделают! Машина запущена. Ты, главное, не делай резких движений. И дыши носом. Арбытын ун дисциплин!

И мой сменщик вздохнул, а я вышел, оставив его, как говорится, в лучших чувствах с тяжелым сердцем; вышел, хлопнул дверью и очутился в отпуске, хоть мне вслед и орали: "Не уезжать, пока не доведете гальюн до ума! Не выпускайте его, не выпускайте! Не выдавайте ему проездных, не выдавайте!"

Целуйтесь с ними, с моими проездными. Пишите их, рисуйте, добивайтесь портретного сходства. Лаперузы моченые. Кипятить вас некому!

Абортарий

Бух-бух-бух! В метре от старпома остановились флотские ботинки сорок пятого размера легендарной фабрики "Струпья скорохода". В ботинки был засунут новый лейтенант Гриша Храмов - полная луна над медвежьим туловищем. Он только что прибыл удобрить собой флотскую ниву. Гриша был вообще-то с Волги, и поэтому он заокал, приложив к уху лапу, очень похожую на малую саперную лопатку.