Тремориада - Валерий Еремеев

– Выходит “Гром и Молния” – коктейль. А чпок – это когда гремучая смесь, замешанная на бурлящем пиве, взрывается в потрохах. – Твоя правда. – Но “Гром и Молния” крепковат для потягушек через соломинку, – сказал Перегар. – Этот коктейль не для слабаков. И потягивается без пошлых соломинок. Наливай. Перегар смешал водку с коньяком в стаканах на чет-верть и протянул один Санычу, сказав: – Ваш “Гром и Молния”, светлый князь. – Премного благодарен, барон. Саныч отпил половину и, зажмурив глаз, выдохнул: – Крепка, холера! – И, подцепив вилкой дольку ана-наса, закинул её в рот. Перегар проделал всё в точности так же, но выдохнув, сказал: – Ядрён напиток. Они закурили. Включили негромко, фоном, музыку. – Барон, – проговорил Саныч. – Да, светлый князь? – Мне давеча в рот муха залетела. К чему бы это? – Навозная? – Чёрт вас побери, барон! Откуда мне знать, – Саныч взял стакан и махом допил остатки. – Я думаю, Князь, это случайность. Муха – тварь без разумения. Ею движет слепой инстинкт. – Перегар выпил свой стакан. – Дело дрянь, коль мухи чисто инстинктивно летят мне в рот. – Думаю, твой рот случайно оказался на её пути. Я спьяну сам, что твоя муха. Лечу домой на автопилоте, бы-вает, да и залечу по пути куда-нибудь. То в неприятность, то на попойку развратную. И никто меня не выплюнет, чтоб летел себе с Богом домой. – Философ ты, Перегар.

– Философия – последнее пристанище пьяницы. – Я б сказал: последнее пристанище пьяницы – бол-товня. А философов много не бывает. Ты же – философ. – А почему не болтун? – Ты сказал “думаю”, и я тебе поверил, – рассмеялся Саныч. – Говоришь, “что твоя муха”. И действительно, что движет безмозглое тело с перепою? Автопилот – не зачатки ли нового инстинкта, который передадим мы потомкам? И будет он вести их по жизни мимо дома, от неприятностей к попойкам развратным. Прикинь будущее человечества: трезвые только роботы, люди же все – в лоскуты. Попере-путались, домой никто попасть не может. Все бухают в го-стях неизвестно у кого. – Во где философ-то, – сказал Перегар. – Не, я болтун. – Но гипотеза про инстинкт автопилота была инте-ресна. – Не… – покачал головой Саныч. – Со временем ал-каши вымрут, как неандертальцы. Кстати, может, неандер-тальцы и были первобытными алкашами? Видел их на кар-тинках? Бичи бичами, с бодунища жесточайшего. – Блин! – потёр ладони Перегар. – Через тысячу лет археологи наткнутся на останки “алкочеловека”, который сменил “человека разумного”. – А венцом эволюции стал пришедший на смену “алкочеловеку” “треморчеловек”. Этот вид вымер с по-хмелья. – Коллега, позвольте не согласиться, – возразил Пе-регар. – К “человеку разумному” “треморчеловек” не име-ет никакого отношения. Потому как “треморчеловек” во-обще оборотень. Да, его жутко колбасило, он был вонюч и небрит, что ваш неандерталец. Может, кому-то это и не нравилось. Может, кто-то, дай волю, заставил бы и пинг-винов клюв зубной щёткой чистить. Но “треморчеловек” был таким, каким его создала природа матушка и алкоголь-ный бизнес. По утрам он был робок и чувствителен к свету.

Дышал зловонно и невнятно мычал. Но, похмелившись, розовел лицом, начинал курить и материться. – А мог “человек разумный” с “тремором” скрещи-ваться? – спросил Саныч. – “Разумный человек” с “тремором”?! – выпучил гла-за Перегар. – Нет, конечно! А вот “треморчеловек” скре-щивался с кем угодно, когда шары заливал. Сотрапезнички вновь смешали Хитрый Чпок. Вновь накрыли стаканы ладонями, взболтав гремучую смесь. И, трижды ударив о колено, отправили чпок в глотки. – Э-а-а! – дружно выдохнули. – Пробирает до кончиков, – сказал Саныч, ставя ста-кан на табуретку и цепляя вилкой порубленный, как кол-баса, банан. – Изысканный напиток. Вроде где-то и прост, как пиво, но манерен, как коньяк, да высокомерен, как “Аб-солют”. – А завтра, с бодунища, будет проклят, как Заполяр-ный. – Почему – как Заполярный? – спросил Перегар. – Не знаю, – пожал плечами Саныч. – Друг мой, Славный, так говорил. Умер он. – Все мы из пепла созданы, им и станем. – Ты как проповедник говоришь. – Из пепла сгоревших звёзд состоит наша планета, и мы сами, – сумничал начитанный Перегар. – Пепел-то – он не живой, тем более – в космосе. – Да, космос бурлит химическими процессами. Мете-ориты содержат компоненты нашего генетического фонда. Один такой врезался в Землю, и все дела. Ты в курсе, что всё живое произошло от одной клетки? – Да ну? – удивился Саныч. – Вот тебе и да ну. Научные факты такого рода вовсе не засекречены. Общедоступны. Да только на хрен никого, кроме учёных, не интересуют. Народ любит телепередачи про инопланетян с трёхметровыми зелёными членами, на которые те ловят звёзд шоу бизнеса. А тебе, Саныч, вот на что компьютер? В игрушки играть? – Ещё чтоб фильмы про зомби смотреть. Но ты прав – про космос как-то забыли. Инопланетные зомби – вот будущее кинематографа. – За это надо водочки! – Перегар потянулся к “Абсо-люту”. Выпили по стопке. Закусили. Саныч сменил музыку. Включил лично подобранный сборник. – Артёмыча помнишь? – спросил Перегар. – Да, конечно. – Сказали – умер. Вроде, передоз. – Я его под конец осени видел, – припомнил Саныч. – Имел вполне цветущий вид. В беретике своём. Ну, ты зна-ешь, он на своей волне. Одевался, как вольный художник. – Ага, художник. Я Артёмыча зимой встретил. Его уж месяца три-четыре, как с работы выгнали. И баба из дому выставила. Он же не местный был. Забичевал. Скорее – за-бомжевал. Борода от глаз. Одет в лохмотья. На хлеб деньги стрелял. Сразу видно – кирдык ему. У нас с ним всегда та-кое, напряжённое приятельствование было. Вроде, и дру-зья общие, и повода для ссор не бывало, но вот недолю-бливали мы друг друга. А тут жаль его стало. Да только что поделаешь, коль он своим корешам не нужен. Не домой же вести: мама, познакомься, этот бомж – мой знакомый наркоман, он будет жить с нами. В общем, разошлись и не виделись больше. А позавчера мне говорят: умер, передоз. У бомжа – и передоз. Во дела-то. – Наверное, что-то намутил, да и сам покончил с этим безобразием, – сказал Саныч. – Всегда опрятен был, а тут – бац! – и бомж. Наверняка и сам не заметил, как такое случилось. Вот и ушёл. – Торчки мрут, только копать успевай. Помнится, в девяностых модно было ширятся. Синька – свинячий кайф. И куда всё высокомерие девается, когда торчки, как листья с мёртвого дерева, осыпаются. Коволь, начинавший с Артёмычем вмазываться, сидит третью ходку, с ВИЧ-инфекцией в крови. Барыжил герычем. Кузнец зимой крякнул. К чёрту. Их братии на кладбище не перечесть. 4.Три часа ночи, а соседушка всё барагозил. Музыка играла вроде совсем не громко, но в ночной тишине замер-шего дома слышалась отчётливо. И болтовня. То умолкает, то вспыхивает на повышенных тонах. А то и хохот идиот-ский раздаётся. Милицию Кристина вызывать не реша-лась. Наряд мог приехать как раз в момент затишья. Впе-чатление такое, что сверху разойдутся да вдруг спохватятся – ночь. Затихают. И музыка действительно едва слышна. Кристина долго ворочалась в постели и, после того, как сверху что-то бухнуло, в сердцах откинула одеяло. – Ну, соседушка, – процедила она сквозь зубы. Встала, надела халат и направилась к двери. Страха перед забулдыгами не было. Была злость. Кристина нажала на звонок соседушки. Послыша-лись шаги. Возня с замком. Наконец дверь распахнулась. На этот раз соседушка был гол лишь по пояс. Но, как и прежде, пьян в дугу. – О, сударыня! – воскликнул он. – Будьте гостьей в моём княжестве. Где ваша лошадь? Я велю привязать её к перилам. – Какая лошадь?! Три часа ночи! – возмутилась Кри-стина. – Помилуйте, сударыня. Лошадь есть лошадь. Ей три хоть ночи, хоть дня, хоть года. Она со временем не столь щепетильна… – На последнем слове язык Саныча заплёл-ся, и он тряхнул головой с досады. – Вы тоже не столь щепетильны со временем. Вам тоже – что три часа дня, что ночи – шумите. Спать людям не даёте. – Эх, сударыня, если б вы только знали! – соседушка глухо ударил себя в голую грудь, брякнув стальной цепью, свисающей с шеи. – Если б только знали…