Александр Полухин - Чужой орден

Александр Полухин

ЧУЖОЙ ОРДЕН

Мы сидели под опрокинутой лодкой на берегу Хопра. Дождь барабанил по осмоленному днищу и монотонно шуршал в листьях деревьев. Где-то далеко пропел петух. Ему отозвалось еще несколько голосов, и на этом петушиная перекличка закончилась. - Полночь, - как бы самому себе проговорил мой приятель и надсадно закашлялся. Звали его Жорой. Это имя закрепилось за ним с детства. Жора был уже пожилым человеком, но, наверно, никто ни разу не назвал его полным именем Георгий Петрович. Высокого роста, сутуловатый, со впалой грудью, ходил он по земле тихо, почти неслышно. На широком лбу резко пролегли три глубокие борозды, но лицо сохранило выражение детской чистоты и наивности. Знал я его давно. Много раз мы рыбачили с ним вместе, часто я бывал у него и дома. Жил он один на окраине города в большой и неуютной комнате, заваленной рыбацкими принадлежностями и разными инструментами. Жора был не только рыбак, но и мастер на все руки. До войны он работал слесарем на заводе, потом по состоянию здоровья ушел на пенсию. В сорок лет жил он так, словно жизнь еще не начинялась, а все происходящее-это только преддверие в будущее, представлявшееся ему красочным, богатым, счастливым. Он никогда ни на что пе жаловался, почти пе обращал внимания на личные невзгоды и неблагоустроенность, но искренне радовался, когда в магазинах появлялись красивые ткани, которые он никогда не покупал, и возмущался, что до сих пор не могут делать хороших крючков или блесен. И он делал их сам, пробовал на Хопре, а потом досадовал на то, что к нему пристают рыбаки, а он не может ответить отказом на их просьбы изготовить такие же. Но занимался он этим лишь в зимние морозы и дурную погоду, когда здоровье не позволяло выбраться на Хопер. Все остальное время он жил на воде. Настоящим его домом была лодка с различными приспособлениями для ловли рыбы. Легкая, удобная, послушная на зависть. Сделал он ее сам, по своему вкусу и потребностям, и никому ни за какие деньги не соглашался продать. Под этой лодкой мы и сидели, застигнутые неожиданным ненастьем. Жора, видимо, предчувствовал, что погода испортится. Он предлагал порыбачить где-нибудь поближе к дому, но мне захотелось получить полное удовольствие от настоящей рыбалки с ночевкой на песчаной косе, со свежей ухой и прочими прелестями, которые нельзя заменить ничем другим. Дождь не переставал, и наша поездка явно не удалась. Настроение у меня было прескверное. И не только потому, что дождь лишил меня удовольствия, я чувствовал себя кругом виноватым перед этим больным человеком, которому доставил лишние страдания. Мне было тяжко слушать его частый грудной кашель. - Мое развлечение может плохо для тебя кончиться, - проговорил я. - Мне плохо не бывает, - глухо ответил Жора. - Вот грудь немного побаливает, но в ненастье и дома не легче. Наверно, он хорошо понимал мое состояние и решил отвести мои мысли в сторону. Обычно замкнутый и неразговорчивый, Жора вдруг начал говорить о себе. - Вот ты говоришь, что рыбалка - это развлечение. Так и все думают. Потому и считают меня никчемным человеком, вроде у меня в жизни сплошное развлечение. Мол руки у него золотые, а в голове тина хоперская, вот и пропадает человек: ни семьи, ни двора, ни покою, ни дела настоящего нет. А с моими руками, верно, я мог бы здорово жить. Может, теперь с районной Доски почета глядел бы. & цеху мой портрет сколько лет под стеклом висел. - Ты и сейчас золотой работник, - осторожно вставил я, боясь спугнуть порыв его откровения. - Какой теперь из меня работник, - не то с грустью, не то с отчаянием и безнадежностью проговорил Жора. - Не могу я в цеху работать. Да и по натуре я рыболюб, на воде и вырос. Не гожусь я летать. А вот тут, на Хопре, душе вольно и рукам простор. Он с минуту помолчал, словно собираясь с мыслями, и заговорил снова. - Как-то третьего года задумал я к Добринскому повороту отправиться. Случилось это в конце августа. Лето тогда сухое было, жарынь стояла страшная. Подъезжаю к Котовскому перекату, и что-то мне в глаза бросилось: за тальником на прогалине птицы крутятся. Думаю, что они там собрались? Пристал к берегу и глазам не верю. Все годы там поляна была, летом траву косили, а тут вдруг болото, в середине озерцо блестит и воду вроде на ветру рябит. Подхожу ближе - батюшки мои! Мелюзга там кишмя кищит и не то, что овсянка, а такая, что уж породу можно определить. Оказывается что же?-В полую воду сюда рыба на бой выходила, это я давно знал. Но раньше бывало, как вода станет в берега вбираться, так и сбежит по ручейку, и рыбешка вся уходила. А тут случилось, Хопер весной поднял илом берег и запер воду. Вначале озеро было, а потом пересохло. А они бедные сбились в кучу и погибают. Что тут делать? Постоял я, посмотрел на них, прикинул в уме, с чего начинать, и принялся за работу. Поначалу ведер сто воды из Хопра в озерцо перетаскал,. чтобы им было чем дышать, а потом за лопату взялся. Больше суток спины не разгибал: канаву к Хопру рыл. Ночь тогда лунная была, ну я и спешу. Сам, как судак, от поча просолился. Наконец разрыл насыпь, пустил по канаве воду, а там, уже не вода, а месиво. Я опять за ведра. И пошли мои мальки. Всех до единого спустил. Последних, которые ослабели, ведром носил в реку. Как сейчас вижу: солнышко уже на дубки поднялось, скоро припекать начнет, тороплюсь я, а они идут по канаве лениво, видать последние силенки на исходе. А я что пастух над стадом, за порядком наблюдаю, то дорогу им расчищу, то водички плесну, бегаю, как угорелый, то вдоль канавы, то за водой. А когда дошли до Хопра, глотнет малец настоящей водички, на миг остановится, словно шалеет от радости, а потом как стрельнет! Откуда и резвость взялась. А у меня от счастья слезы наворачиваются. Погляди тогда кто со стороны - сказал бы, что человек с ума свихнулся. А я и на самом деле ненормальным был. Вожусь с ними и разговариваю, словно с детьми. И ликование в душе такое, будто я подвиг какой совершил. И только когда покончил все дело, тогда почувствовал, что все суставы ломит, терпения нет, спины не разогну и пальцы загрубели, как деревянные. Кое-как добрался до кустов, свалился на песок и спал с обеда до полуночи, пока холод не разбудил. Потом недели две болел. Боялся в больницу упекут, но ничего, все обошлось, сам на ноги встал. Жора замолчал и прокашлялся. Я слышал его тяжелое дыхание и не осмелился беспокоить расспросами, хотя очень хотелось послушать еще что-нибудь из его рыбацкой жизни. Жора передохнул и заговорил снова. - Мне речка чем-то живым представляется. Вот, х примеру, стала на пути коряга, торчит из воды, а мне больно, словно у меня в теле заноза застряла. Не терплю, когда люди берега гадят. Ведь берега у реки, что дорогая оправа у алмаза.