Валерий Попов - В городе Ю (Рассказы и повести)

Грунин - командующий спецсвязью, Кульнев - командир погранзаставы, Алехин - таинственный, как всегда.

- Когда кончите? - вопрос Грунина ко мне. - Вы же знаете, девятнадцатого он из госпиталя - и сразу сюда. Сами понимаете - концами кабеля не совсем удобно ему будет подтираться!

- На какие расстояния эта информация будет распространяться? заинтересовался Кульнев.

- Ну, по всем параметрам наша система совместима с международной системой информации.

- Так что - при желании хоть с американским президентом может переваниваться! - дерзит Ромка.

Неожиданно все ухмыляются: ох, не любят они своего Зайчика! Кого же любят?!

- Мне нужны абсолютно убойные анализы - иначе я пас! - хрипит Кульнев.

- Ты всегда - пас! - ворчит Грунин. Что же - и друг друга они не любят?

- Аркадий Сергеевич абсолютно прав, - мягко говорит Алехин. - Иначе мировая общественность нас не поймет.

Ясно. Снова такое задумали, что мировая общественность с трудом может понять.

Лирическую паузу обрывает появление Маркела - в самом живописном его виде: волосы всклокочены, в глазах гной, с рваной одежды капает ржавая вода.

- Может, хватит х...ню молоть - поработаем маленько?

В свободные часы гуляли с Ромкою высоко в горах, спорили до хрипоты ни до чего другого доспорить не удавалось.

Всем, до последней посудомойки, было известно: совсем другие люди собираются взять власть из ослабевших рук Зайчика. Как гордо говорил Геныч: Цека цыкает, Чека чикает!

- А тебе не жалко его? - спросил я у Геныча.

- Хватит! Нанюхался! - сказал на это свободолюбивый Геныч.

Но, как сказал какой-то умный человек, может быть, даже я: кто борется за свободу, никогда ее не получает. Она может появиться лишь просто так.

- Уж я угощу нашего Зайчика! - усмехается Нелли. - По всем параметрам будет "готов"!

- Ты-то за что его?

- Ни разу после этого даже не поздоровался! Господи! Сколько злобы в этом маленьком тельце!

- Ну, а не можешь ты его, - лепечу я, - творогом накормить? Спасти?

- Сам ты творог! - презрительно говорит она и резко уходит.

Последнюю ночь мы с Генычем и Ромкой провели вместе: все-таки кое-что связывало нас. И как в дальнейшем нас кинет - все было туманно.

Вероятно, плохо все кончится, как при заговорах и положено.

Геныч, с виду булыжник, кирпич, мог, слегка дунувши, часами Гомера лудить! И многие из нас, "соколов", тоже Гомера уважали - про нашего брата человек писал:

Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одисеев;

Платьев надев, изощренный свой меч на плечо он повесил...

Уходя в увольнительную, часто шутили: "Изощренный меч свой взял?"

После, подошвы красивые к светлым ногам привязавши,

Вышел из спальни, лицом лучезарному Богу подобный.

Всю ночь Гомера читали, пока не

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос!

- Все! - Геныч резко поднялся, скинул махровый халат. Под левым соском у него открылась надпись, которую он сделал, когда во французский иностранный легион заслан был: "Эль сон тут шосон софт маман!" - "Все суки, кроме маман!" Надо будет и себе сделать такую же, если будет на чем! Все! - Геныч оделся в хаки. - Цезаря сегодня не станет! Внезапная смерть на унитазе. Анализы соответствуют. А кто захочет вдруг этому помешать, взгляд на меня, - отправится за ним!

Вышел. Мы с Ромкой еще допивали.

По белому известковому серпантину на горе ползли, как гусеницы, длинные черные машины.

- О! Похоронная процессия! - проговорил пьяный Ромка.

И уже из темного окна аппаратной я вижу, как Зайчика из трапезной бережно под руки ведут на "электрический стул". Не терпится! На мраморном крыльце, как богиня мщения, застыла Нелли.

Верещит зуммер.

- Дальнюю врубай! - хрипит в трубке Грунин.

- Есть!

Гудение изменилось - пошла дальняя!

На горизонте полупрозрачные, как рыбы, рисуются военные суда. И в других странах и континентах тоже загудело: застыли в ожидании биржи, министерства, подводные лодки. Ждут сигнала с нашего унитаза! Свои делишки под наш грохот тоже хотят провернуть!

Зайчик останавливается, тяжело дышит. Потом, улыбаясь, говорит что-то Генычу - тот, укоризненно качая головой, протягивает ему сигарету. Дым плывет в солнечном луче. Последнее, можно сказать, желание - перед "электрическим стулом", сделанным мной!

"Ты помнишь? В нашей бухте сонной спала зеленая вода, когда кильватерной колонной вошли военные суда". Любимое наше стихотворение с Ромкой. Сейчас Зайчика шлепнут "с чувством глубокого удовлетворения".

Я вдруг выскакиваю из окна прямо на заросший склон, лезу, цепляясь окровянившимися руками за острые плети ежевики, долезаю в тени до Тронного Зала, карабкаюсь в окно. Солнечный коридор с торжественной дорожкой. Дверь с художественной резьбой - Маркел не удержался. Солнце, тишина. От крыльца - веселые голоса, летит дым.

Распахиваю дверь, запахиваю. Расстегиваю бляху, опускаюсь на Трон, засовываю задвижку! Все-таки хорошие работники у нас - сделали задвижку, как будто к Генеральному кто-то может рваться во время этого!

Ну!.. Не получается! Робею! Ну, спокойно же, возьми себя в руки! Разнобоем приближаются шаги. Дверь дергается. Изумленная пауза...

Ну же... не робей!

Дверь дергается посильнее.

- Занято! - сдавленным голосом кричу я.

Долгое изумление в зале. Занято? Здесь?

Ну же! Я поднимаю голову и не удерживаюсь от хохота - все-таки Маркел намалевал пейзаж. Но где! На потолке! Уходящие в синеву пики гор и парящий маленький сокол. Я хохочу, и сотрясение всего организма дает результат: шипят подо мною "сверхчистые", засвистел компьютер в бачке! Отбой! "Здоров! Практически здоров Генеральный! На весь мир здоров!" Я гляжу на улетающего сокола и хохочу. Оказывается - мой аппарат и спасать может, не только губить!

Я гляжу, откинувшись, в небо, - из двери вылетает щепка, и пуля чиркает мне по лбу.

Я лечу все выше в небо. Маленький, в сущности, этот Тронный Зал закрыт фактически весь одним платаном! И платан - тоже маленький!

И вся Земля - небольшая.

... Я задыхаюсь. Чувствую, что на мое лицо натянута горячая влажная маска. Из последних сил поворачиваю голову, маска с чмоканьем отлипает... я втягиваю воздух. Пахучий, больничный! Открываю глаза. Надо мной тяжелое, пористое, но умиленное лицо Зайчика. Из переполненных его глаз катятся слезы. Его большой влажный рот еще полуоткрыт после поцелуя и прерывисто дышит. Да и я сам после поцелуя тяжело дышу. Надо же, какие страсти в больнице! На лоб мне капает его горячая слеза и прожигает меня насквозь, до самого сердца. Оценил все-таки!

Чувствую, что и мои собственные слезы пробивают горячие, извилистые, щиплющие дорожки по моим щекам. Всхлипнув, я поднимаю голову, вижу белую просторную палату, за окном среди упругих зеленых листьев - цветок магнолии, похожий на разрезанное крутое яйцо. Все-таки не пропадает добро!