Коллектив авторов - Русский полицейский рассказ (сборник)

Я хотел спросить, какую санитарию она нарушает, но бабенка разразилась таким потоком красноречия, что я только стоял, смотрел на нее и слушал.

– Разве мой Савка разбойник, а не порядочный хозяин, как другие? Га?.. – кричала бабенка, вертясь и жестикулируя. – Ты думаешь, – и она подпрыгнула, как индюк, к Сагачку, – ты думаешь, что пан становой так и поверят тебе, что я нарушаю санитарию? А почему мокнет конопля Матывуныхи? Нет, ты скажи: почему ты не выбросил из прудика коноплю Матывуныхи? Я вам скажу, – тут бабенка подскочила ко мне и, вытянув шею, торопливо продолжала: – Потому что он целовался с Матывуныхой!.. Ей-богу, сама своими глазами видела, как вчера целовался на меже под грушею. А сегодня пришел и стал ко мне подмазываться. Думает, я такая дрянь, как Матывуныха, и тоже буду с ним целоваться! А я как саданула его кулаком в бок, он давай тащить меня в холодную, будто я нарушаю санитарию.

Не успела бабенка замолчать, как Сагачок стал доказывать, что конопля ее совершенно испортила санитарию прудика и что ее, жену разбойника Савки, непременно следует посадить в холодную.

Я знал, что проточный прудик, о котором шла речь, всегда под осень полон мокнувшей коноплей всех стручанских баб, и что в словах жены Савки о причинах полицейского рвения Сагачка было немало правды, а потому сказал ей отправляться домой. Бабенка бросилась целовать мою руку, состроила ироническую гримасу Сагачку, хлопнула калиткою и была такова. Сагачок укоризненно посмотрел на меня и меланхолически заметил:

– Ну, какие теперь у нас порядки, просто ума помрачение. Вот, если бы это случилось, когда был приставом Каламацкий или – скажем – Волков, – узнала бы она, чертова шкура, где раки зимуют!.. А теперь…

И Сагачок безнадежно махнул рукою.

Хотя я тоже давно уже махнул рукой на Сагачка, тем не менее, по обязанности начальства сделал ему очередное внушение.

Дни проходили за днями, и почти каждый день Сагачок ухитрялся в чем-нибудь провиниться. Пошлешь его с пакетом в волость, он по пути засядет где-нибудь у кума и не доставит в срок; нужно было собрать стручан на «шарварок», а он преспокойно сидит у Прохора Тимофеевича; нужно было… Да мало ли Сагачок не делал того, что нужно было, и делал то, чего вовсе не нужно!..

Наконец, я решил применить к Сагачку меру наказания – арест, хотя по опыту знал, что такого рода мероприятия чаще дают отрицательные, нежели положительные, результаты. Во всяком случае, так или иначе, нужно было выйти из круга неопределенных отношений к моему подчиненному, сотскому, потому что этого требовали следующие обстоятельства.

Стручкы, где находилась становая квартира, само по себе было большое село; в нем были церковь, костел, двухклассное училище, винокуренный завод и более двух десятков, преимущественно еврейских, лавок. Жизнь в Стручках сравнительно с соседними селами била ключом, между тем урядник, в участок которого входили Стручкы, жил в семи верстах, в соседнем местечке. Таким образом, мне, становому приставу, приходилось играть в некотором роде роль стручанского полицмейстера, что, собственно, входило в круг обязанностей Сагачка. И действительно, Сагачок мог и умел поддержать несложный порядок в селе, но случалось и так, что он первым нарушал этот порядок, когда был выпивши. Правда, пьяницей он не был, но выпить любил, ох как любил выпить!..

Как сотский Сагачок имел много достоинств. Он был очень неглуп, смышлен, прекрасно знал свои обязанности, умел быстро ориентироваться при всяких обстоятельствах и – главное – любил свою полицейскую службу и был грамотен. Зато, помимо своего влечения к рюмочке и женщинам, он был ленив и хитер, как всякий малоросс, любил прикинуться дурачком, чтобы провести начальство, и о служебной дисциплине имел самые смутные понятия. Из разговоров с ним я узнал, что мои предшественники и били его, и сажали в холодную, а он, Сагачок, все же делал то, что хотел.

Мне экстренно нужно было узнать пространство католического кладбища, и я послал Сагачка измерить его. Это было нетрудно, так как кладбище представляло небольшой удлиненный четырехугольник. Дело было утром. Я думал, что через часа полтора Сагачок исполнит мое поручение, и в ожидании занялся текущей перепиской. Разбираясь в целом ворохе разных отношений, повесток, рапортов и т. п., я и не заметил, как наступил полдень, и жена позвала меня обедать.

Я был очень удивлен, что Сагачок еще не вернулся, после обеда пошел на кладбище посмотреть, что он там делает. Там Сагачка не было, и кладбищенский сторож сказал мне, что не видел его. Так как сведения по этому делу нужно было сообщить исправнику с первой отходящей почтой, то есть вечером того же дня, то я при помощи сторожа живо измерил кладбище и пошел домой. Сагачок вернулся ночью, и слышно было, как он пьяным голосом выводил любимого «журавля». Безобразие!..

Утром Афия сообщила мне (она постепенно стала поставщицей всех стручанских новостей), что Сагачок вчера весь день пьянствовал на «похрыстынах» у Степана Куцего, а куда его черт носил ночью – никто не знает.

Я велел десятскому позвать Сагачка. На мой вопрос, почему он не исполнил вчера моего поручения, Сагачок развязно ответил, что исполнил, а потом зашел к Куцому на «похрыстыны». И при этом Сагачок подал мне клочок бумаги с точным обозначением пространства кладбища. Я сказал, что за несвоевременное исполнение моего поручения подвергаю его аресту на три дня. Сагачок прямо открыл глаза от неожиданности, но, когда я позвал десятского и приказал ему запереть Сагачка в холодную, последний вскинул на меня насмешливый взгляд и развязно двинулся за десятским. Десятский запер дверь холодной, и ключ я взял к себе.

Хотя порок в лице Сагачка уже нес должное наказание в холодной, тем не менее я был неспокоен: казалось, что и тут Сагачок проявит свою плутоватость, – очень уж легко отнесся он к своему аресту. И вот, гуляя по обыкновению вечером по двору, я подошел к окну холодной, которое изнутри было завешено, по-видимому, чем-то плотным, так как лишь сверху окна пробивалась яркая полоска света. Заглянуть в холодною я не мог – было высоко, и потому я осторожно придвинул к стене дождевую бочку, перевернул вверх дном, вскарабкался и заглянул в щелку окна. Глазам представилась следующая картина. На одной скамье сидели два десятских, на другой – Сагачок и кучер, а посередине находилась табуретка, на которой стоял штоф водки, хлеб, колбаса и огурцы. Bсе они с ожесточением резались в карты, то сбрасывая их в кучку на угол табуретки, то разбирая по рукам и почему-то пряча за спину.

Теперь мне стало ясно, почему Сагачок не боится холодной. Я оставил свой наблюдательный пост, пошел, взял висячий английский замок, тихо запер дверь холодной и лег спать, справедливо полагая, что, когда товарищи Сагачка увидят себя запертыми, это послужит для них хорошим уроком. И действительно, когда на другой день утром я вошел в холодную, все они были очень смущены, что, видимо, доставляло удовольствие Сагачку, который насмешливо посматривал на своих злополучных товарищей. Сделав им всем выговор и отобрав у одного из десятских подобранный ключ от замка холодной, я снова запер холодную двумя замками и принялся за работу в канцелярии. После обеда жена, вероятно под влиянием Афии, попросила меня позволить послать Сагачку остатки обеда, так как жена его почти ничего, кроме хлеба, ему не приносит. Понятно, я не позволил.