Николай Каронин-Петропавловский - Очерки Донецкого бассейна

На этотъ разъ я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія ближе подойти къ толпѣ богомольцевъ, тѣмъ болѣе, что и времени осталось немного: мы должны были вернуться къ сумеркамъ въ село, а солнце уже висѣло надъ верхушкой дальней горы, и сосны, ее покрывающія, уже горѣли въ его золотой мглѣ.

Потолкавшись еще немного по другимъ монастырскимъ уголкамъ, мы стали спускаться къ берегу, гдѣ стояла наша лодка. Тамъ уже ждали насъ гребцы, въ томъ числѣ и Николай. Онъ выглядѣлъ трезвымъ. Лицо его было свѣтло и разумно. Но докторъ не могъ ему простить, что за два часа передъ тѣмъ онъ отравилъ ему все прекрасное.

Черезъ день я былъ опять въ пустыни и познакомился уже съ настоящими паломниками.

Былъ жаркій полдень, когда я, перейдя мостъ съ луговой стороны, стоялъ у самаго подъема на монастырскую гору. Захотѣлось отдохнуть, прежде чѣмъ бродить по Святогорской пустыни. Облокотившись на перила, я въ изнеможеніи отъ зноя сталъ смотрѣть на воду внизъ. Кругомъ царила благоговѣйная тишина. Монастырскія зданія и церкви, залитыя солнцемъ, точно уснули отъ истомы. Лѣниво прошли мимо меня два монаха. По мосту проѣхала грузная телѣга, запряженная парой воловъ. Прошелъ еще на гору какой-то дачникъ, укрытый зонтикомъ. По набережной мостовой въ разныхъ мѣстахъ кучками полегли богомольцы, сваливъ въ одну груду свои котомки и посохи. Все молчало, подавленное жарой.

Только подъ мостомъ на берегу, прямо противъ того мѣста, гдѣ я стоялъ, копошились какой-то старикъ и баба, копошились и вели между собой оживленный разговоръ. Судя по этому разговору и по костюму, оба они пришли изъ Курской губ. Въ то время, какъ я обратилъ на нихъ вниманіе, они заняты были полосканіемъ какихъ-то тряпицъ, въ которыхъ съ трудомъ можно было угадать ихъ бѣлье. Баба полоскала и выжимала, а старикъ развѣшивалъ на перекладинахъ моста. И все это сопровождалось обмѣномъ мыслей по поводу того, что каждый изъ нихъ замѣтилъ чудеснаго въ Святыхъ горахъ.

— Наверху-то была ты? — спросилъ дѣдъ съ веселымъ лицомъ.

— На шкалѣ? Была, была!… Только въ пещеру не угодила, — отвѣчала баба оживленно.

— Въ пещеру-то, касатка, не отсюдова заходятъ, а снизу…

— Ой? Какъ же туда угодить-то? — сказала баба, вся встрепенувшись.

— Снизу. Монахъ проведетъ. Со свѣчами надо идтить. И какъ войдешь — темень, сырость, страхъ! И все поднимаешься выше, и все темень и страхъ, а кругомъ пещеры накопаны; это, значитъ, въ которыхъ допрежъ святые жили. И опять все вверхъ, и темень, холодъ! И дойдешь ты до той пещеры, коя выкопана руками Ивана святаго, и тамъ увидишь вериги его, эдакъ, примѣрно сказать, съ полпуда… Это ужь высоко, на самомъ верху подъ шкалой…

— Родный ты мой, вѣдь я тамъ не была! — почти съ отчаяніемъ вскричала баба и сорвалась съ мѣста, побросавъ. тряпицы. — Побѣгу, ты ужь тутъ самъ помой! — торопливо выговорила баба.

Но дѣдъ, не возвышая голоса, съ благожелательною улыбкой остановилъ ее.

— Погоди! Куда ты глупая, побѣжишь? Ничего не знамши, какъ и когда, куда ты сунешься? Два раза на дню только монахъ водитъ показывать, а ты одна для чего сунешься? Вотъ вечерня будетъ, пойдутъ люди съ монахомъ, тогда и ты съ ними… Давай, домоемъ ужь рубахи-то…

Говоря это, дѣдъ улыбался снисходительно и продолжалъ развѣшивать свои рубахи и порты. Все лицо его, окруженное сѣдыми кудрями, свѣтилось всецѣло этою снисходительностью и какою-то особенною радостью. Замѣтивъ меня стоящимъ наверху у перилъ, онъ съ такою же свѣтлою улыбкой обратился и ко мнѣ:

— Вишь, господинъ, хурдишки свои моемъ… Ужь какое это мытье, а въ дорогѣ, съ устатку-то, оно все же чистенько.

— На богомолье пришли? — спросилъ я, пользуясь случаемъ завязать разговоръ.

— Господь сподобилъ побывать на святыхъ мѣстахъ. Слава Богу, побылъ тутъ денька три, помолился, поблагодарилъ, насмотрѣлся — и завтра утречкомъ, на зорькѣ, съ Божьей помощью, домой, — отвѣтилъ старикъ съ веселымъ довольствомъ.

— А это развѣ не твоя баба?

— Какое! На пути встрѣлись! Ну, она и говоритъ: «Возьми, говоритъ, дѣдушка, меня съ собой, потому женскому сословію боязно въ дальней дорогѣ»… Такъ мы и шли досюда вмѣстѣ.

— Да ты издалека?

— Изъ Курской губерніи. Изъ-подъ Бѣлостока. Чай, знаешь? Оно далеконько для моихъ старыхъ ногъ, ну, да слава тебѣ Господи, потрудился, идучи, для Бога!

— По обѣту пришелъ сюда? — спросилъ я, но свѣтлый дѣдъ сначала не понялъ.

— Ну, ужь какой тутъ обѣдъ! Въ трапезѣ дадутъ въ чашку малость борща, ну, съ хлѣбцемъ и похлебаешь…

— Я не то спрашиваю, дѣдушка… Я спрашиваю, отчего ты сюда пришелъ — по обѣщанью, вслѣдствіе болѣзни или несчастья?

Дѣдъ, понявъ мои слова, вдругъ даже привсталъ съ берега, гдѣ онъ сидѣлъ.

— Что ты, что ты! У меня несчастіе! Что ты, господинъ! Да развѣ я могу роптать на Бога, гнѣвить Его? Никакого несчастія въ дому у меня не было. Всю жисть хранилъ Господь, помогалъ мнѣ, достатокъ мнѣ далъ, снисходилъ къ нашимъ грѣхамъ. Вотъ я и пришелъ потрудиться для Него, поблагодарить за всѣ милости… Домъ у меня, господинъ, согласный, двое сыновьевъ, снохи, внуки и старуха еще жива. И всѣ мы, благодаря Создателю, сыты, спокойны и не знаемъ несчастія. Хранитъ насъ Господь. Примѣрно сказать, хлѣбъ? — Есть. Или, напримѣръ, мелкой скотины, овецъ, свиней, птицы? — Очень довольно. Ежели, напримѣръ, спросишь у меня: «есть, Митрофановъ, пчелы у тебя?» Есть, скажу я, пеньковъ до 401. Всѣмъ благословилъ Господь! Вотъ я и надумалъ потрудиться для Бога. Жисте наша, господинъ, грѣшная. Все норовишь для себя, все для себя, а для Бога ничего. И зиму, и лѣто все только и въ мысляхъ у тебя, какъ бы денегъ побольше наколотить, да какъ бы другого чего нахватать. Лѣто придетъ, — ну, ужь тутъ совсѣмъ озвѣрѣешь. Мечешься, какъ скотина какая голодная, съ пара на сѣнокосъ, съ сѣнокоса въ лѣсъ, изъ лѣсу въ поле на жнивье, и все рвешь, дерешь, хватаешь, да все нацапанное суешь въ амбаръ, запихиваешь подъ клѣти, да подъ сараи, да въ погребъ… И все опосля это пойдетъ въ брюхо да на свою шкуру. И, прямо тебѣ сказать, озвѣрѣешь и недосугъ подумать, окромя сѣна или овса, или муки, ни о чемъ душевномъ или божескомъ… Вотъ я и на думалъ. Всю жисть хранилъ меня Господь и всѣмъ благословилъ, и отъ бѣдъ соблюлъ меня… и, окромя того, старъ уже я сталъ, къ смерти дѣло подходитъ… вотъ я и говорю себѣ: «Будетъ, Митрофановъ, брюху служить, пора послужить Богу, потрудиться для Него!»…

И на веселомъ лицѣ дѣда, обвитомъ бѣлыми кудрями, выразилось полное восхищеніе.

— Слава тебѣ Господи, сподобилъ меня Творецъ побывать у Своихъ святыхъ мѣстъ… Ну, ужь и точно святыя мѣста! Стадо быть, Богъ для себя это мѣсто пріуладилъ, коли ежели такъ чудесно оно. Войдешь-ли на эту шкалу, откуда глядитъ да тебя вся эта Божья премудрость, а либо подъ землю, въ пещеру сойдешь, въ темень эту и холодъ, гдѣ святые живали въ старыя времена, или тамъ со шкалы пойдешь еще выше, на хуторъ…