Михаил Кузмин - Стихи

Гуси летят по вечернему небу…
Гуси, прощайте, прощайте!
Осень пройдет, зиму прозимуем,
к лету опять прилетайте!
Гуси, летите в низовые страны,
к теплому морю летите,
стая за стаей вытянитесь, гуси,
и конца-края не видно.
Ах, полетел бы и я с вами, гуси,
с криком в багровой заре,
да ведь от холода только уйдешь-то,
а от тоски никуда.
Небо стемнело, заря побледнела,
в луже звезда отразилась;
ветер стихает, ночь наступает,
гуси все тянутся с криком.

Пожелтели листья в саду, покраснели,
по ночам мороз затягивает лужи;
все гляжу за Волгу, где леса чернеют
за широкой раменью лугов и селений.
Милый друг уехал, где-то он едет.
Как-то зиму долгую его прожду я!
Как взгляну за Волгу, так опять все вижу:
отъезжает лошадь, ты сидишь, чуть сгорбившись, в синей сибирке,
светлые кудерки видны из-под шапки.
Вот ты обернулся, махнул шапкою, свернул в проулок.
«Прощай, наш голубчик!»
Как взгляну за Волгу, так все вспоминаю и не оторваться,
и опять смотрю, и опять тоскую,
и на сердце разом так сладко и горестно.

Старые лица серьезны,
Без крика плачет жена,
На отроках девственно-грозно
Пылает печать: «Война».

Сколько их? сотни, мильоны…
Боже, о Боже мой!
На золоте старой иконы
Увидишь подобный рой…

Такие ровные лица, —
Святые, коль надо пасть…
Над ними небесные птицы,
А снизу – смертная пасть…

Шаги ваши чутко ловит
Сердце, победы моля.
Какие цветы готовит
Политая кровью земля?

Шумит ли дуб зеленый над могилой?
Поет ли сладкий голос про любовь?
Узнал ли ты, что мило в жизни милой,
Или по-прежнему все хмуришь бровь?

Уныние возьмешь ты за величье,
Озлобленность за страсть ты изберешь.
Так любо вместо Божьего обличья
Чертить с улыбкой демонский чертеж!

Мостов не видя, ты не видишь броду,
И сам себя терзая, словно кат,
Когда и жизнь, и люди, и природа
Бессмысленный, жестокий маскарад.

«Я не приемлю!» – в том твоя вся вера.
Сам на себя ты обнажаешь меч.
Насмешливого, злого офицера
Велишь ли ты противнику беречь?

И вот убит! Уж не вздохнет, не взглянет.
Ты повторил свой собственный рассказ.
И глаз померкший больше не оглянет
Тобой воспетый воинский Кавказ.

И думать хочется, что это – мода,
Годов тридцатых юнкерский мундир,
А сам поэт у радостного входа
Благословил, все проклиная, мир.

Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленый чернеет дом,
И мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.

И ждем чего? Самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж вспухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.

Уже не говорят о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованом архангеле
Лишь млеют сладостно огни.

Пошли нам долгое терпение,
И легкий дух, и крепкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон.

Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: «Это навсегда», —
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.

Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,
О, бедная моя любовь.
Лучами нежными, не пылкими,
Родная согревает кровь,

Окрашивает губы розовым,
Не холоден минутный дом.
И мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.

Утраченного чародейства
Веселым ветрам не вернуть!
А хочется Адмиралтейству
Пронзить лазоревую муть.
Притворно Невской перспективы
Зовет широкий коридор,
Но кажется жестоко лживым
Былого счастия обзор.
Я знаю, будет все, как было,
Как в старину, как прошлый год;
Кому семнадцать лет пробило,
Тому осьмнадцатый пойдет.
Настанет лето, будет душно,
Летает детское серсо,
Но механично и бездушно
Природы косной колесо.
За ивовым гоняйся пухом,
Глядись, хоть день, в речную тишь,
Но вольным и влюбленным духом
Свои мечты не оживишь.
Все схемы – скаредны и тощи,
Освободимся ль от оков,
Окостенеем ли, как мощи,
На удивление веков?
И вскроют, словно весть о чуде,
Нетленной жизни нашей клеть,
Сказав: «Как странно жили люди:
Могли любить, мечтать и петь!»

Мне не горьки нужда и плен,
И разрушение, и голод,
Но в душу проникает холод,
Сладелой струйкой вьется тлен.
Что значат «хлеб», «вода», «дрова», —
Мы поняли и будто знаем,
Но с каждым часом забываем
Иные, лучшие слова.
Лежим, как жалостный помет
На вытоптанном, голом поле,
И будем так лежать, доколе
Господь души в нас не вдохнет.

Островитянам строить тыны,
К тычку прилаживать лозу,
Пока не выпустят вершины
В туманах скрытую грозу.

Предвестием гора дымится,
Угрозою гудит прилив,
Со страхом пахари за птицей
Следят, соху остановив.

И только девушки слепые
Не видят тучи, да и те
Заломят руки, как впервые
Качнется Китеж на ките.

Движение – любви избыток!
О, Атлантида! О, Содом!
В пророчестве летучих ниток —
Кочевной воли прочный дом!

В какую высь чашка весов взлетела!
Легка была, а в ней – мое сердце, душа и тело.
Другая, качаясь, опустилась вниз, —
твой мимолетный, пускай, каприз.
Не заботься, что мука мне будет горька:
держала весы твоя же рука.
Хорошо по небесным, заревым полям
во весь дух мчаться узорным саням.
Обо мне позабудь, но помни одно:
опустелое сердце – полным-полно.

Крашены двери голубой краской,
Смазаны двери хорошо маслом.
Ночью дверей не видно,
Ночью дверей не слышно…
Полной луны сила!

Золото в потолке зодиаком,
Поминальные по полу фиалки,
Двустороннее зеркало круглеет…
Ты и я, ты и я – вместе…
Полной луны сила!

Моя сила – на тебе играет…
Твоя сила – во мне ликует…
Высота медвяно каплет долу,
Прорастают розовые стебли…
Полной луны сила!..

О чем кричат и знают петухи
Из курной тьмы?
Что знаменуют темные стихи,
Что знаем мы?
За горизонтом двинулась заря,
Душа слепая ждет поводыря.

Медиумически синей, Сибирь!
Утробный звон.
Спалили небо перец и инбирь,
Белесый сон…
Морозное питье, мой капитан!
Невнятный дар устам судьбою дан.

На сердце положи, закрой глаза.
Баю, баю!
И радужно расправит стрекоза
Любовь мою.
Не ломкий лед, а звонкое вино
Летучим пало золотом на дно.