Валентин Проталин - Пятое измерение

Я согласен с Эд. Поляновским, что такой рабочий не очень типичен в нашем обществе. Автор верно отмечает, что его герой "типичен лишь в том, что в Торгунове - сознание". Однако пробуждение и освобождение сознания - фактор характерный для нашего взбудораженного времени, куда бы не бросали каждого из нас его вихри. И такое явление, как рабочий Торгунов из очерка Эд. Поляновского, насущно необходимо. Сюда должна вести дорога общественного развития. Однако не должна она прокладываться только умозрением, уводящим в теоретическую бесконечность.

...В калужской деревне Мансурово, где летом я проводил много времени, пас телят молодой человек Михаил Пирогов. Вместе с товарищами он взял на подряд - растить, пасти телят от снега до снега. Познакомился я с Мишей, когда мы ставили с ним телевизионную антенну одному деревенскому пенсионеру. Антенна по тем местам - два ствола из деревьев: один на другом. В какой-то момент я подстраховывал эту мачту снизу, поставленную уже в гнездо, для нее приготовленное, а Миша ловко забрался на крышу дома и укрепил ее с помощью металлического троса. Только на следующий день я узнал, что у Миши вместо одной ноги - протез. Однако, как мне объяснили, напрасно я казнился, что пустил Мишу на крышу. Он еще и кровельщик отличный. И отремонтировать, и построить дом может так, что будет картинка. Всегда трезвый, сдержанный, уважительный, с чувством собственного достоинства. И именно Миша рассказал мне, что в его деревне Владычино останавливалась на лето Марина Цветаева. И в стихах Марины Цветаевой деревня упомянута. То, что Миша любит и знает стихи Цветаевой и других русских поэтов, нечего и говорить...

Есть в километрах десяти от Мансурово, в центральной усадьбе совхоза "Вознесенский" и молодой Сергей Воробьев - скотник. Его рекомендовали мне в районной газете в помощники. Для собирания материалов о так называемых уходящих деревнях. Он и стихи свои время от времени печатает в местной газете.

Появляются и в нашей редакции - пушкинской газеты "Автограф" - молодые рабочие. Сами находят ее.

Есть в деревнях завзятые книжники. Рассеянные друг от друга десять на десять, то есть на ста квадратных километрах, по единице, они все-таки находят путь к культуре. Правда, движутся по этому пути только самоходом, вопреки окружающему, то и дело ставящему преграды на их дорогах. На тропах и тропинках. Местами - в дремучем российском лесу.

Еще лет десять назад доктор экономических наук Владимир Костаков писал: "Мы многое потеряли и теряем оттого, что человек, который справедливо считается целью нашего социального и экономического развития, конечной целью всех наших планов, рассматривается при решении практических задач прежде всего как работник".

От прежних планов мы уже отъехали, но с пустым багажным вагоном. Работа, она, конечно, работа. Но главное-то на свете - общение людей друг с другом. В этом смысле и любая работа - тоже род общения. Общение вообще способ человеческого существования. Это океан, в котором мы обитаем. И тяготеем, в конечном счете, именно к культурному общению. Недаром все великие религии во главу угла ставят духовное: и для подданных, и для властителей. Детские души - тут самые открытые; люди все - существа духовные в медовые месяцы своих начал. В том числе - и начал исторических.

К тому же ведь именно культурно всесторонне развитый человек, по мнению Эвальда Ильенкова, при прочих равных условиях и работает на любом месте лучше. И никаких комплексов, добавлю от себя, не возникает у него, если приходится заниматься не "той" работой, то ли в смысле пониженной квалификации, то ли просто недостаточно интересной. Плохо тому, над кем тяготеют идеологические гордыни недавнего прошлого, где мало было призванных и где обычное объявляется чуть ли не исключительным. Человек, образовавший себя, стремящийся к облагороженному образу в себе, более реально видит любую работу необходимым звеном в разделенном земном трудовом сотрудничестве людей. Такой человек найдет, где и как утолить свои духовные потребности. К тому же, скорее всего, он сделает и неинтересную работу для себя интересной. И тем более жаль, что умница Ильенков так рано ушел из жизни. Эта логика осталась неразвитой в нашей науке.

В 1860 году Герцен писал своему взрослому сыну: "Будь профессором, но для этого развей в себе научные понимания, куча сведений ничего не сделает, а пуще всего будь, пожалуй, и не профессором, будь просто человеком - но человеком развитым".

А еще раньше, после окончания московского университета, А. Герцен предложил Н. Огареву: вот теперь-то давай займемся своим образованием. Герцен так и поступил. Огарев же, строго говоря, ограничился горячо высказанным согласием. В результате Г.Н. Вырубов, редактор первого десятитомного собрания сочинений Герцена, вышедшего в Женеве, вспоминает: "Странное дело: несмотря на то, что Огарев был и по образованию и по уму неизмеримо ниже Герцена, он имел на него значительное, и далеко не всегда благотворное, влияние. Для меня, знавшего хорошо их взаимные отношения, не подлежит никакому сомнению, что многие из крупных ошибок Герцена лежат на совести несомненно благонамеренного, но не менее несомненно неуравновешенного и упрямого Николая Павловича, который в шестидесятых годах находился всецело под ферулой Бакунина и разношерстной толпы окружавших его молодых революционеров".

Разумеется, отрывок из воспоминаний Вырубова приведен здесь не для того, чтобы подчеркнуть негативное влияние Огарева на Герцена, а чтобы более зримо обозначить разницу между ними в том, о чем здесь речь.

Подчеркну еще, что в те времена формирование "человека облагороженного образа" оставалось чаще всего домашней проблемой. Потому и затрагивалась она во многом не в текущей публицистике, а в письмах, воспоминаниях, дневниках. Разумеется, всерьез. Публично же речь шла обычно не об освобождении отдельного человека, не об обращении сначала к его личной совести, что пыталось совершить почти за два тысячелетия до этого раннее христианство, адресовались прежде всего к сословиям, классам, общностям. К власти, наконец.

Так трактовались проблемы общего дела.

Уже двадцать лет спустя, - поколением детей шестидесятников прошлого века - предпринималась попытка изменить духовную, гуманитарную ситуацию. Изменить прежде всего обращением к самому себе. "В сутолоке провинциальной жизни", то есть на страницах своей книги под таким названием, Н.Г.Гарин-Михайловский признается и себе, и всем, что он долго находился "в блаженном неведении относительно того, кто он и что он в жизни". И тут же следующее: "Но уж слишком выстрадал я свое дипломное невежество, связанное к тому же с натурой, неудержимо стремящейся хотя и к чисто-практической деятельности, но всегда с добрыми намерениями на общую пользу. Понять эту пользу, понять себя, найти свою точку приложения, - понять, осмыслить, обосновать всем тем знанием, которое имеется в копилке человечества, - вот задача, перед которой отступили на задний план все вопросы ложного самолюбия. И эти пять лет были моим вторым университетом, в котором я действительно работал так, как не умеют или не могут работать, преследуя дипломные только знания".