Евдокия Нагродская - Белая колоннада

В столовой, в присутствии лакея, разговор шел о пустяках, но его взгляды были так красноречивы, а ее лицо так пылало!

— Вы не сердитесь на меня за мою дерзость? — спросил он, когда лакей вышел, и тут же опять повторил эту дерзость.

На этот раз она не выдернула руки, взволнованная, счастливая, чувствуя, что ее голова приятно кружится.

Как в полусне, слушала она его слова.

Он говорил о любви с первого взгляда, о том, как он измучился, не решаясь заговорить об этой любви.

Она подняла на него глаза и засмеялась счастливым смехом, ей не хотелось слов, ей хотелось поцелуев, но вошел лакей, и он опять заговорил о безразличных вещах.

Ей хотелось послушать страстных речей на свободе, чтобы никто не мешал, ей хотелось, чтобы ее обняли и поцеловали, хотелось возвратить эти поцелуи, но она, конечно, не решалась даже услать лакея, и они чинно сидели за накрытым столом в большой, торжественной столовой.

Лопатов заговорил было по-французски, но она поспешно шепнула, показав бровями на лакея: «Он понимает».

— Отошлите его.

— Неловко.

— Милая…

— Семен, вы можете идти, — сказала она смущенно.

Она всегда отсылала Семена совершенно спокойно, даже когда у нее сидел одинокий гость, но сегодня ей показалось, что Семен усмехнулся в свои седые бакенбарды, хотя тот никогда бы себе этого не позволил, а в данном случае если и удивлялся, то только тому, что Екатерина Антоновна так долго не говорит ему: «Вы можете идти».

Едва Семен вышел, Лопатов быстро встал и, подойдя к Накатовой, взял ее за голову.

— Бога ради… прислуга может войти… — начала было она, но он зажал ей рот поцелуем. Она подняла руки и, закинув их ему на плечи, сама тесно прижалась к нему.

— Маша, — сказала Екатерина Антоновна, когда горничная раздевала ее, — я выхожу замуж.

Маша радостно взвизгнула и поцеловала ручку барыни.

На другой день Лопатов явился с букетом.

Накатова приняла его уже в своем кабинете.

Они сидели, прижавшись друг к другу, на диване и, смеясь, составляли список приглашенных. Свадьбу решили отпраздновать перед масленицей. Лопатов выражал досаду на такую проволочку, но Накатова уверяла, что так «приличнее», да и до рождественского поста они не успеют устроиться.

Это его нетерпение трогало Накатову. Она огорчалась только, что он не может получить отпуска, им не удастся поехать за границу. После свадьбы ей хотелось бы провести весну и часть лета где-нибудь в Италии, с ним вдвоем.

— Как жаль, что мы не можем уехать на всю весну и лето. Как бы было это хорошо, — воскликнула она. — Я бы снова взглянула на все милые, знакомые места с тобою вместе, обошла с тобой картинные галереи…

— Дорогая Китти, — поморщился он, — это так вульгарно: поездка в Италию после свадьбы — словно какие-нибудь купцы! Да и, признаться вам, я не особенно люблю «проверять Бедекер», как говорят… Не лучше ли съездить к вам в имение на несколько дней… Мы будем там одни, а то эта вечная отельная толпа…

— Может быть, вы и правы, но я так люблю Италию. Я помню, еще ребенком я почему-то расплакалась, подъезжая на пароходе к Капри. Меня спрашивали, отчего я плачу, я не могла объяснить, но теперь, вспоминая, я понимаю. Я заплакала от восторга, мне показалось, что там я найду что-то новое… что-то совсем непохожее на то, что я видела до сих пор, так меня поразили эти белые здания на фоне синего блестящего неба!

Она вдруг остановилась.

— Николенька, — сказала она поспешно, — узнайте мне, пожалуйста, что это за здание я видела тогда, когда ехала с кладбища.

— Какое здание? — удивился он.

— Помните, я вам рассказывала — белая колоннада.

— Хорошо, узнаю… А скажите, где мы устроимся? Здесь, у вас, или будем искать квартиру? Я живу в казенной. Найдется ли мне уголок у моей милой жены? — спросил он, ласково целуя ее руку.

— Квартиру придется менять… Но… но… вы так равнодушно отнеслись к моей просьбе узнать о том, что меня интересует.

— Узнаю, узнаю. Это такой пустяк.

Ей вдруг стало обидно.

— Для меня это не пустяк. Я хочу знать, — сказала она немного раздраженно.

— Я не знал, что вы такой ребенок, — удивился он, — это как-то не вяжется с моим представлением о вас. Отчего вас интересует этот пустяк?

— Ну… ну… оттого, что это была моя просьба, первая просьба… Конечно, это пустяк, но тем более вы должны были это исполнить, — сказала она, нахмурив брови.

— Конечно, конечно, дорогая, об этом не может быть и речи. Я узнаю и за обедом сообщу вам, — засмеялся он примирительно.

— Да, да, приезжайте пораньше, — оживилась она. — Я позвала всех родственников и добрых друзей, мы за обедом удивим их, объявив нашу новость. Это будет coup de foudre [4] Как гром средь ясного неба (фр.). ! А знаете, ведь кузен Жорж будет сражен!

Она весело засмеялась, закидывая руки ему на плечи.

Обед прошел весело. Было выпито шампанское. Все действительно были удивлены и рассыпались в пожеланиях счастья, более или менее искренних.

Кузен Жорж имел несколько убитый вид.

Накатова года на три была старше своего кузена, но это не мешало ей быть с ним очень дружной в детстве.

Потом эта дружба как-то охладела. Жорж в семье считался способным, но кутилой. Фатовские замашки, приобретенные им в привилегированном училище, не нравились Накатовой, и она часто подсмеивалась над ним, а он обижался.

Его отец, почтенный сановник, был скуповат, очень урезывал своих сыновей, а они делали долги. Очень часто между отцом и сыновьями из-за этого происходили сцены.

Года два тому назад старший брат Степан вдруг изменился, перестал кутить и как будто занялся делом.

Отец обрадовался, но ненадолго. Степана арестовали. Старика чуть не хватил удар, он запретил говорить о старшем сыне и стал снисходительней относиться к младшему, но младший стал кутить еще больше. Происходили домашние сцены, но от времени до времени, с большим скандалом, долги кое-как погашались.

Со времени вдовства Накатовой периодически кузен Жорж вдруг начинал ухаживать за своей кузиной, но ненадолго. Накатова всегда относилась насмешливо к этим ухаживаниям, хотя и не сердилась на Жоржа. Жорж считался блестящим молодым человеком, был неглуп, отличный спортсмен во всех областях спорта, а его ухаживание было очень почтительное и сдержанное.

Накатова даже жалела его. Ей казалось, что чувство Жоржа к ней очень сильно, — ведь несмотря на ее насмешки, он всегда возвращался к ней.

И теперь, когда он на этом парадном обеде сидел задумчивый и даже печальный, она почувствовала к нему нежность, хотя эта нежность не лишена была некоторой насмешливости.

Странно, но голос его звучал так искренно, когда он пожелал ей счастья, пожалуй, гораздо искренней, чем голоса ее лучших приятельниц. В их поздравлениях звучала какая-то фальшивая нотка.