Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)

- Заладил, ублюдок, одно и то же... Вот прогоню сквозь строй, научишься говорить... Нашли Пантюху?

- Никак нет, ваше благородие...

- Скотина! Сами, небось, отпустили этого бродягу за вином.

- Никак нет, ваше благородие,- взмолился начальник гарнизона,- Не сами.

Наконец приволокли мертвецки пьяного Пантюху и вылили на него два ушата ледяной воды. Старый солдат поднялся на ноги, отряхнулся по-собачьи и снова свалился.

"К черту все, - устало подумал Зубов. - Надоело!"

Он велел бросить Пантюху в самую холодную камеру, лить на него воду до тех пор, пока не вспомнит, куда дел свой ключ от подвального замка. Были взяты под стражу и два других солдата, ставшие невольными свидетелями происшествия.

- А ты, сукин сын, -сказал Зубов, впрочем, уже беззлобно, начальнику гарнизона, - помалкивай. Узнает кто о побеге, три шкуры спущу. Ты понял?

- Так точно, ваше благородие! - ответил повеселевший унтер.

- На вот, - Зубов протянул серебряный рубль. - Пойди, помяни Рябова, царство ему небесное. А этих болванов не выпускать до моего приезда!

Войдя к наместнику, Зубов сделал полуобиженный вид и сказал, что он готов выполнить данное ему намедни распоряжение отправиться в Гёрус для инспектирования местной тюрьмы, хотя инспекция это не его дело и вообще здесь хлопот по горло. Он чуть не переиграл, но в конце концов все для него обошлось благополучно: наместник не очень вникал в то, что говорил ему полковник.

Зубов тут же побежал сообщить Андрею и Людмиле, что едет завтра с ними, и был при этом так взбудоражен, что не заметил, как брат с сестрой переглянулись.

- Вот, - сказал Андрей, когда полковник вышел. - Свалился нам на голову.

- А он мне нравится, - простодушно ответила Людмила.

- Уже? Впрочем, если б вокруг меня так увивались, я бы тоже не устоял.

- Перестань, - мягко упрекнула Людмила, и по тону было заметно, что разговоры такого рода у них не впервые.

- Уже перестал, - улыбнулся Андрей. - Человек он несомненно благородный, и мне тоже нравится. Но благородство благородством, а служба службой. Он может помешать мне, то есть нам помешать. Мне бы этого не хотелось.

- Он нам не помешает... А, может, даже поможет.

Андрей удивленно вскинул брови, но ничего не ответил, сел чистить свои пистолеты. Таким она любила его: оставляя на миг свое занятие, он поднимал голову и смотрел мимо нее, мимо всего, что его окружало, щурился и было ясно, что он сейчас высоко, выше всех, ничто из суетного мира не касается его дум, он недоступен, светел, ясен. Если бы он мог, если бы он хотел оставаться всегда таким!

Но много перестрадавший у себя на родине, скитавшийся на чужбине, изведавший нищету и внезапно разбогатевший, видевший холодность друзей в дни неудач и лесть теперешних прихлебателей, много передумавший, этот благородный из благороднейших людей становился внезапно подозрительным, ревнивым и старался избавиться от тяготившего его окружения. И потому, наверное, он вечно искал чего-то нового, новых друзей, нового дела, которым можно было поверить безоговорочно и навсегда. За этим они ехал сюда. А она, зачем ехала она за ним, неужели же из чувства благодарности?! Это было бы унизительно для нее самой и стало бы смертельной обидой для него.

Дорогой Зубов был очень мил, много шутил, смеялся шуткам друзей, затевал споры с Андреем о политике, философии, поэзии, и Людмила, удивляясь, видела, что Андрей, не находивший обычно себе равных в спорах, внимательно слушает полковника и возражает ему всерьез. А Зубов испытывал состояние человека, который внезапно вспомнил забытое, но мучавшее и очень нужное слово, и вместе с ним пришли к нему свежесть юности, когда он, бодрый, красивый, полный надежд, впитывал в себя все лучшее, что давала ему жизнь, когда он тайком от насмешливых товарищей по армейскому корпусу читал стихи Лермонтова, ночами просиживал над Гегелем, когда он с охапкой цветов, беспечный, распахнутый, вбегал к бесконечно милой, бесконечно желанной Наталье, и ему казалось, что его нудная служба последних лет, захламленная холостяцкая квартира, кошмарные кутежи и попойки, табачный дым до утра и карты, сюсюкающая Ямпольская, - все уходит из памяти, точно дурной сон ранним и ясным утром, и перед ним расступается, раздвигает своды свободы, просторный, не имеющий границ день.

Людмила вела себя непринужденно, в меру кокетливо, в меру холодно, в меру смеялась шуткам, но порой Зубов ловил на себе ее быстрый, не то восхищенный, не то удивленный взгляд, и резвился как дитя, поражая своих спутников искусством стрельбы по дичи, верховой езды. И, не узнавая себя, он заметил, что уже другими глазами смотрит на попадавшихся навстречу местных жителей.

- В сущности, - сказал он как-то, провожая глазами юношу, с гибким станом и живыми черными глазами, - в сущности, этот народ больше прав имеет и на свободу, и на любовь. Он не так хил, не так испорчен, он ближе к природе, а, следовательно, к разумному и вечному.

- Тем не менее, - ответил Андрей, - вы надеваете полковничий мундир, заряжаете пистолеты и отправляетесь инспектировать тюрьму, где замурованы лучшие люди этого народа, который больше нашего имеет право на любовь и свободу.

- Так ведь помимо их жизни, - горячо возразил Зубов, - есть и моя жизнь. Пустая, никчемная, но моя, черт возьми, жизнь, и я держусь за нее, и готов за нее любому глотку перегрызть. В этом весь ужас так называемой истории, а, может, и всей нашей жизни, этой глупой насмешки над нами.

Он грустно замолчал и вновь заметил, как взглянула на него Людмила: на этот раз серьезно и задумчиво.

Гёрус, маленький, пыльный городишко, волей случая ставший центром грозных событий, представлял собой почти фантастическое сочетание угрюмой придавленности и балаганного гомона, страха и безудержного веселья. Группами толпились солдаты разных родов войск, гарцевали всадники, хлопали одиночные выстрелы. У околицы, скособочившись, стояли две гаубицы, возле которых копошились куры.

Оставив Андрея и Людмилу у придорожной чайханы, Зубов пошел к начальству местной тюрьмы, представиться, объяснить цель приезда и решить вопрос о квартире. Встретил его пехотный капитан Николай Николаевич Кудейкин, в новеньком, но мешковатом мундире, с жидкими прядями волос, с водянистыми глазами пьяницы. Зубову показалось, что он где-то видел эту змеиную улыбку.

Офицер высокомерно выслушал Зубова, дважды очень учтиво переспросил, сам ли наместник командировал его для инспекции тюрьмы, сказал ли что-нибудь о нем, осведомился, между прочим, кто его друзья и для чего приехали сюда, а затем дал адрес армянского купца, у которого можно остановиться. Если бы не Андрей и Людмила, ждавшие Зубова, он послал бы к черту этого офицеришку, или, чего доброго, просто прибил бы его маленько.