Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)

- Подожди, Наби. Я понимаю, как тяжело тебе сейчас. Как можно спасти Хаджар? - Аллахверди стал загибать пальцы. - Штурм не пройдет, подкоп, если не успеем с ним, не поможет, подкупить в тюрьме никого нельзя, там есть один офицер, которого, кажется, ничем не купишь. Оставить Хаджар на произвол судьбы мы не можем. Остается одно - выкрасть губернатора, выкрасть еще несколько богатых людей.

Наби поднялся и пошел в сторону леса. Рядом шел Аллахверди. У самой опушки два молодых гачага спорили.

- Клянусь тебе, говорю, я его убил. Я выстрелил, и он свалился.

- Я же видел, что ты мне рассказываешь. Конь у него споткнулся, вот и упал он.

- Убил, говорю.

- А я говорю, не убил.

- Ты говоришь от зависти, ты врешь нарочно.

- Это ты лжешь! - и молодые люди схватились за кинжалы.

- Прекратить! - загремел Наби. - Мальчишки! Сейчас ступайте к Мирмамеду. Сдайте оружие. Будете два дня сидеть под стражей, потом отправлю домой!

- Гачаг! - сразу остыли юноши.

- Ни слова больше, - хмуро произнес Наби. - Сдайте оружие. Приду, проверю.

- У тебя совсем как в русской армии.

- Да, - с неожиданной запальчивостью сказал Наби. - Совсем как в армии. И будет как в армии. Я хочу создать великую народную армию, только так можно принести народу землю и волю...

Глава двадцать четвертая

Секретарь генерал-губернатора, свободный от поручений, целыми днями читал в библиотеке Белобородова, с которым понемногу сдружился, бродил по Гёрусу, завязывая самые разные знакомства, и даже успел влюбить в себя дочку армянского купца, того самого, у кого остановились Андрей и Людмила. Вечерами он записывал в дневник свои впечатления нервным, по-женски аккуратным почерком.

"Вчера поздно ночью, а может, было уже ближе к утру, мне послышался какой-то шум в комнате генерала. Я хотел сразу подняться, полагая, что с губернатором приключилось несчастье. Но не встал. Чуть позже, я все же не утерпев, прошел к комнате его превосходительства. Солдат спал на табурете, прислонясь к стене, не выпуская из рук винтовки. Я открыл дверь, вошел. Генерал был погружен в глубокий сон, без обычного своего храпа, я даже испугался: живой ли он? Но он дышал, грудь вздымалась.

Возвращаясь обратно к двери, я услышал приглушенные голоса - мужской и женский: они звучали в комнате врача. Я все понял. Мне стало обидно за себя и за генерала. В сущности это был хороший человек, и я поклялся помочь ему в беде. Солдат по-прежнему спал все в той же позе, с тем же выражением счастливого, успокоенного хорошим сном лица. Я не поленился, принес из своей комнаты дубовую палку, их у меня в комнате почему-то великое множество, для починки мебели что ли, осторожно разжал пальцы часового, при этом солдат мычал, но не просыпался, и вместо винтовки вложил ему в руку палку. Скучно порой - до ужаса!

Уснуть я, конечно, уже не мог! Читать тоже. Я думал о том, как все же и чем помочь губернатору. Ясно, что его ввели в какую-то игру, в которой он ничего не смыслит. Вообще, сейчас кругом творится такая бестолковщина, что нетрудно потерять голову. Гачаг Наби великолепен. Он действует в духе лучших традиций народных мстителей. Налетает, как ураган, на поместья имущих, отнятое делит между бедным людом. Правда, как это было всегда, во все времена, следом приходят войска, нещадно карают ни в чем не повинных простолюдинов, снова отнимают у крестьян все, что они получили от мятежников, а под этим предлогом и все остальное. Но уже то хорошо, что Наби внушает знати ужас, жидкая кровь беков бежит быстрее. Я не очень люблю низшее сословие за грубость, бестактность, необразованность, но меня радует каждое сообщение о набегах Гачага Наби.

Я ставлю себя на его место и чувствую страх. Это замечательный полководец, и, вероятно, благородный человек, несмотря на свою необразованность. Но что он будет делать дальше? Если он мечтает о народной войне против царизма, то, следовательно; не знает психологии крестьянства. Любой крестьянин дерется, как лев, когда речь идет о его клочке земли. Но стоит отойти ему в сторону на сто шагов, как начинается трусость и предательство. Странно, но крестьяне, желая хорошей жизни, думают, что ее кто-то обязан принести со стороны. Может, это от сознания, что они кормят и поят всех нас.

Здесь много слухов о так называемой "кавказской орлице", жене Гачага Наби. Что за славная женщина! Слышал о ней много хорошего. Во всяком случае, хотелось бы посмотреть на эту героиню. Говорят, она на редкость красива, на редкость горда и умна.

Я пытался было, пользуясь именем секретаря губернатора, проникнуть в тюрьму и увидеться с "орлицей". Этого мне не удалось сделать, зато судьба подарила мне знакомство с редким человеческим экземпляром - капитаном Кудейкиным. Недюжинный ум, никакой совести в обычном понимании этого слова, сплошное бражничанье и исключительные дарования сыщика.

Он был пьян до ужаса, но головы не терял. Нечаянно я сказал ему, что пописываю в петербургские газеты, причем меня угораздило добавить, что в настоящее время я делало заметки об исключительном рвении властей в подавлении бунта. В каждом есть непонятное преклонение перед печатным словом, в капитане оно развито до чрезвычайности.

Кудейкин стал хвастать, что равного ему сыщика нет, пожалуй, во всем Закавказье, что все нити бунта и все рычаги интриг у него в руках, что его донесения читает сам император, что в ближайшем будущем ему суждено возглавить Зангезурский уезд, а, возможно, и весь Кавказ. Я сгорал от любопытства узнать, как он работает. Я подогревал его лестью, делал намеки, что могу повлиять на его судьбу, дал знать, что как и его донесения, мои заметки в газету тоже проходят через императорскую цензуру. И капитан решил блеснуть. Он просил меня придти к тюрьме в четыре, а когда я пришел, провел меня в небольшую каморку, где стоял грубо сколоченный стол, два табурета и больше ничего. Окно было крохотным, и' в комнате стояла полутьма. На столе четверть, подле - тарелка с желтоватыми Крупными- огурцами.

- Сейчас, - сказал капитан, -.вы увидите и услышите массу интересного.

Первым вошел оборванец из местных. Он юлил перед "оком его величества", как здесь называют капитана Кудейкина, выпил два стакана жуткой жидкости, "чачи", на местном наречии, но ничего толком так и не сказал, все врал безбожно. Говорил, что, якобы, слышал от добрых людей, будто Гачаг Наби набрал огромное войско и собирается напасть на Гёрус, что к темнице Хаджар, то есть "кавказской орлицы", готовится подкоп из самого дома Белобородова, и нес прочую чушь. Кудейкин поблагодарил осведомителя в самых высокопарных тонах, дал ему рубль и вежливо распрощался.

- Он болтает несусветную чушь, не так ли? Признайтесь, вы ведь об этом подумали сейчас, - сказал он, и я поразился его проницательности. - Так вот, я сознательно держу таких людей, которые болтают чушь. Я должен знать всю правду, но правды нет. Есть сотня, тысяча правд. Из них нужно выбрать только полезную. В этом все мое искусство.