Натиг Расул-заде - Дорога в ад

- Мы будем ехать. Мы будем всегда ехать по дорогам, правда, папа?

- Правда... И ты, когда вырастешь большой, будешь работать, может, даже ученым будешь, все тогда станут тебя уважать, и у тебя самого будет красивая дорогая машина...

- Свой грузовик, - мальчик засмеялся от счастья.

- Нет, зачем же грузовик? - возразил мужчина. - Свой автомобиль. Дорогой автомобиль с шофером в форменной фуражке. Это намного лучше грузовика. И тогда ты сам будешь катать меня...

- Нет, нет, не катать, - возразил мальчик, слушавший до того, как завороженный. - Мы не будем кататься. Мы будем ехать по-настоящему, ехать по разным дорогам. Увидим разные красивые места, красивых, добрых людей. Это нужно, папа, а не просто так! Это нужно, папа, - говорил уже плаксиво-просительным голосом мальчик, чувствуя, что не может донести свою мысль до отца, жалея и сердясь про себя, что не может объяснить отцу до конца такие простые вещи, и видя по благодушному лицу мужчины, что тот не понимает сути.

- Да, да, по-настоящему ехать будем, - согласился мужчина и неуклюже, неумело погладил мальчика по отросшим волосам, даже не погладил а положил на мгновение свою большую ладонь на его голову, и сердце мальчика сильно забилось от этой неумелой ласки.

- Тебе давно пора постричься, - сказал мужчина. - Завтра свожу тебя в парикмахерскую.

Мужчина заметил насмешливый взгляд мальчика, чуть смутился и повторил:

- Завтра уже обязательно... Все времени раньше не было.

- Все мальчики в классе смеются надо мной, говорят, что я на девочку похож.

- Деретесь? Не бьют тебя? - спросил мужчина и в голосе его звучало лишь спокойное любопытство.

- Нет, не бьют, - звонко ответил мальчик. - Не могут. Я сдачи даю. Знаешь, как я здорово дерусь? - он вскочил со скамейки и встал напротив мужчины, сжав свои маленькие кулачки.

- Не сжимай, кровь пойдет, - мужчина взял его за порезанную руку.

- И еще у меня в классе есть друзья. Мы дружим, - прибавил мальчик более спокойным голосом, усаживаясь обратно рядом с отцом.

- Хорошие друзья - это много значит, - рассудительным тоном произнес мужчина.

Он притянул мальчика к себе, большие его руки держали узенькие плечи мальчика. Он хотел поцеловать сына, но стеснялся. А мальчик бледный от волнения, стоял, опустив глаза, не приученный к отцовской ласке, не просящий ее и не отвергающий. Внутри у него что-то сладко заныло. И тогда он заплакал, по-взрослому, беззвучно, крупными слезами из больших своих темных глаз.

- Что ты, глупенький? - дрожащим от нежности голосом спросил мужчина, он растерялся, не зная, что делать дальше и просто повторил теперь уже осипшим, деревянным голосом, - Что ты, глупенький, не надо...

"Боже, - подумал мужчина, содрогнувшись на миг в душе своей, - Не повтори в нем, Боже, мою судьбу".

Ему даже не пришло в голову, что сына можно усадить к себе на колени, утереть ему слезы, приласкать... Да мало ли что можно... Мало ли что на его месте сделали бы другие, нормальные отцы. Он вспомнил об этом запоздало: мальчик перестал плакать и теперь сидел рядом, мрачный, тяжелым, недетским взглядом упираясь в мохнатые ели напротив скамейки.

Мужчина тяжело вздохнул, чувствуя свою беспомощность и заискивающе произнес:

-Хочешь, немного погуляем?.. Хочешь на бульвар пойдем? - он говорил заискивающе, как жизнь научила говорить его с людьми, потому, что с собственным сыном говорить жизнь его еще не научила.

А мальчик, расслышав эту фальшивую нотку в его голосе, передернулся, она больно ударила по душе его, захлестнула горло. Он презрительно хмыкнул, решив, что своим презрением перечеркивает фальшь, невольно прозвучавшую в голосе отца. Но мужчина уже перестал заглядывать ему в лицо и никак не среагировал, а может, даже не расслышал, и мальчик понял, что не удалось, так резанувшая душу фальшь, исходящая от родного человека, и осталась висеть в воздухе между ними, звеня в его ушах. Подчеркнуто-равнодушным голосом мальчик ответил:

- Что ж, пойдем.

Отец, как ему показалось, даже обрадовался тому, что мальчик среагировал на его слова, тут же резво поднялся со скамейки, взял вялую руку мальчика в свою и сказал:

- Конечно, так сидеть - замерзнуть можно, лучше погуляем. Мальчик убрал руку, спрятал в карман.

- Не маленький, - хмуро произнес он. - Так пойдем.

- Ты карман запачкаешь, - сказал тоскливо мужчина и потом с огромным усилием спросил, - Я, может, обидел тебя чем-нибудь?

- Нет! - крикнул мальчик, выплеснув в крике всю накопившуюся в душе горечь.

- Что же ты кричишь? - тихо, устало спросил мужчина и вдруг подумал, что ничего ведь не знает про этого мальчика, не понимает его и может, даже не старается понять, и где уж ему разгадывать малейшие движения его души, распознавать странности поведения. Он вздохнул и обвинил в этом только себя, но от этого не стало легче. Да и мальчику от этого не легче, подумал он, нужно наверстать, нужно привыкнуть к нему, почаще, побольше бывать с ним, ведь он такой одинокий!

Они шли по бульвару вдоль берега моря. Стояла поздняя осень. Ветрено и прохладно, море черное, звезд нет. И дождь сеялся не переставая, нудный, мелкий, колючий. Они шли молча, и каждый думал о своем.

- Я пойду домой, - сказал вдруг мальчик.

- Тебе холодно? - спросил мужчина.

- Домой пойду, - повторил мальчик, не отвечая на вопрос. - Поздно, ругаться будет.

Он не сказал: мама ругаться будет. Он вообще старался, как можно реже упоминать это слово - мама, такое обычное и любимое для других детей.

Мужчина взглянул на электрические часы на башне высотного дома: одиннадцать.

- В самом деле, поздновато, - сказал он. - Тебе спать пора, ведь завтра в школу, а?

- Завтра воскресенье, - равнодушно напомнил мальчик.

- Ах, да, да! - деланно хохотнул мужчина и шлепнул себя по лбу.

- Забыл... Знаешь, как оно бывает... забегаешься, уж и дней недели не помнишь... а я ведь часто теперь и по воскресеньям работаю, и поэтому мне...

- До свиданья, - тихо сказал мальчик, не глядя на него. Мужчина замолчал, молча протянул руку и пожал холодную ладошку мальчика. Тот повернулся и пошагал прочь. Он удалился - маленькая светлая фигурка, такая беззащитная на огромном пустынном пространстве бульвара. Мужчина растерянно смотрел ему вслед. Потом, словно очнувшись большими торопливыми шагами пошел за ним, догнал, взял за плечи, повернул лицом к себе.

- Послушай, послушай, - взволнованно заговорил он. - Мы уедем, я увезу тебя, обещаю. Обязательно. Будет грузовик, все будет, как ты хочешь... Будешь в нем жить и путешествовать... Мы будем кататься по дорогам, все время кататься...

Мальчик вдруг поморщился, как от боли.

-. И я брошу, обещаю тебе, честно, брошу эту гадость... и тогда никто не посмеет назвать твоего отца наркоманом, никто не посмеет.. Я буду всегда с тобой, мы начнем жить сначала, и никогда не будем вспоминать наше прошлое... Я буду работать, ты ходить в школу... И грузовик, мы будем ездить по разным дорогам, как ты хочешь, будем ездить по самым красивым дорогам, которые только есть на свете... И я никогда, никогда больше не буду колоться, и никогда не дам тебя в обиду, мы будем вместе, всегда вместе, - говорил мужчина задыхаясь, захлебываясь словами, стараясь убедить, чтобы его жалкие, липкие слова заставили бы мальчика поверить ему, он говорил все это, но одна прилипчивая мысль вертелась в мозгу и не хотела исчезнуть - "мне одна дорога - дорога в ад", - думал он, и потому, все, что он говорил звучало еще менее убедительно под давлением этой мысли.