Ал Разумихин - Короткая жизнь

И все же ни у кого хоть мало-мальски знакомого с болгарскими делами не возникало сомнений, что близится народное восстание.

Беда заключалась в другом. Созданная Левским организация, охватившая чуть ли не все города и села Болгарии, была фактически разгромлена, и не находилось того, кто мог бы восстановить организацию, направить и возглавить стихию народного возмущения.

Каравелов был и умен, и талантлив, и честен. Когда несколько лет назад его избрали председателем комитета, силы национально-освободительного движения только начинали сплачиваться и оно очень нуждалось в ораторах и глашатаях, Каравелов находился на своем месте. Но теперь, в ситуации приближения народного взрыва, руководство движением было ему не под силу. Он по-прежнему издавал газету, писал статьи, участвовал в спорах, но все это были - слова, слова, слова!

Я часто заходил в знакомый дом, прячущийся в тени высоких каштанов. Каравеловы встречали меня приветливо, но говорить мне было легче с Натальей. Казалось, Любен утратил веру в собственные силы, и разговоры с ним постоянно заканчивались на безрадостной ноте, отчего руки опускались и делать уже ничего не хотелось. Рассуждая о будущем Болгарии, он обычно поминал Левского:

- Васил - и тот не смог ничего добиться. А его знала вся Болгария, и он знал каждого болгарина. Нам далеко до него.

- Он нам пример, - воскликнул как-то при мне Ботев в ответ на очередные минорные рассуждения Каравелова. - Мы идем по его пути и непременно дойдем до цели!

За последнее время Ботев превратился в настоящий сгусток энергии. Если Каравелов только рассуждал, да и рассуждал-то большей частью впустую, то Ботев предпочитал действовать и действовал.

Мне хотелось находиться как можно ближе к Ботеву. Не один раз предлагал я ему свою помощь. И всякий раз мягко, но решительно он ее отвергал. О недоверии не могло быть и речи, поскольку он бывал со мной довольно откровенен. И по-моему, он просто оберегал меня от опасности.

Как-то само собой вышло так, что по возвращении из России образ моей жизни изменился: я меньше проводил времени в бухарестских кафе, прислушиваясь к спорам извечных посетителей, - я уже наперед знал, от кого что услышу. Памятуя совет Ботева наблюдать и записывать, я стал хронистом происходящих в Болгарии событий, а точнее, хронистом деятельности Ботева и окружавших его людей. Конечно, знал я далеко не все, но наблюдал многое, а то, что от меня ускользало, пытался додумать и объяснить.

Вечера стал предпочитать проводить дома на половине хозяек. Нам ярко светила большая, висевшая над столом лампа. На столе стояла бутылка легкого вина. Мои хозяйки склонялись над своими вышивками, а я садился поближе к лампе и читал вслух какую-нибудь повесть или роман. Однажды затеял читать им "Накануне". Я прочел книгу в течение нескольких вечеров и, закончив ее, задал обычный, ничего не значащий вопрос:

- Ну как?

Йорданка ничего не ответила, только грустно улыбнулась. А Величка стиснула кулачки, подперла подбородок, уставилась на меня широко раскрытыми глазами и мечтательно заявила:

- Я тоже буду такой женой... - она вдруг покраснела и повторила с необычным для нее вызовом: - Такой же женой, как Елена.

Ночью, когда я ворочался в кровати, меня вдруг осенило: да ведь это мне - мне! - предназначались эти слова. И я порешил утром же объясниться с Величкой. Утром я, конечно, ничего не решился сказать Величке. Не решился сказать и на следующий день. Прошло еще немало дней, прежде чем мне удалось преодолеть свою робость.

Стояла отличная сухая осень. Было тепло и солнечно, почти как в июле. Рынки в Бухаресте были завалены виноградом, с треском лопалась зеленая оболочка каштанов. Все вокруг: жизнерадостная природа, изобилие фруктов, пенящееся вино нового урожая, - все благоприятствовало любви. И я решился.

- Величка, мне надо вам что-то сказать.

Мы вышли в сад позади дома.

- Величка... Я хотел бы... Я просил бы... Не знаю, как вам сказать...

- Чтобы я стала вашей женой? - с обезоруживающей простотой спросила Величка.

- Да! - воскликнул я с облегчением. - Да! Да!

- Поговорите с мамой.

- Но вы-то... Что скажете вы сами?

- Поговорите с мамой, - повторила Величка.

Она шагнула ко мне, едва коснулась моей щеки губами и тут же стремительно убежала.

Я неуверенно побрел в дом, точно к моим ногам привязали пудовые гири. Йорданка спешила мне навстречу.

- Мы бедняки, Павел, а вы...

- Да я все готов отдать, лишь бы Величка...

- Вот приедет Дамян, поговорите с ним. Что до меня, я не буду противиться.

С этого дня я считал Величку своей невестой, хотя ни любовных разговоров, ни поцелуев больше у нас не случалось, мы встречались лишь за ужином.

Впрочем, что это я о себе да о себе? Вернусь к хронике событий 1874 года.

Весной Ботев познакомил меня с Николаем Кодреану. Насколько мне известно, сын дьячка, служившего в одном из приходов Кишиневского уезда, наш ровесник, он, не доучившись в Кишиневской семинарии, какое-то время изучал медицину в Петербурге, там сблизился с русскими социалистами и вернулся в Румынию, как он говорил, поработать за идею румынского народа. В то лето вместе с ним мне не раз довелось переправлять недозволенные книги и газеты через румыно-русскую границу. Что удивительно, меня не только ни разу не задержали, но я никогда и ни в ком не вызвал ни малейшего подозрения.

В августе Ботев вошел в состав Болгарского революционного центрального комитета. Он предполагал, что объединение усилий всех руководителей ускорит подготовку всенародного восстания. Но ничто не могло преодолеть безучастность разочарованного, растерянного, безразличного после гибели Левского Каравелова. В сентябре вышел последний номер "Независимости". Каравелов прекратил издание газеты, которая определяла направление борьбы.

Горе согнуло Каравелова и выпрямило Ботева. Ботев намерен выпускать новую газету. Не в силах справиться со всеми обязанностями, которые взвалил на себя, он вынужден расстаться со школой. Тем более что впереди его ждут поездки. Множество поездок. И ближних, и дальних. В октябре Ботев уходит из училища. Свое место учителя он передает младшему брату Стефану.

В декабре выходит первый номер ботевской газеты - выстраданное и выпестованное "Знамя". Он и издатель, и редактор, и автор.

Одновременно Ботев выпускает настенный календарь на 1875 год. Каждая заметка в нем, каждая выделенная дата зовут на борьбу. И конечно - стихи Ботева. Среди них самое яркое посвящено памяти Димитра Хаджи, воеводы одной из болгарских чет, погибшего в 1868 году в бою с турками. "Жив еще, жив он! - восклицает поэт. - Кто в битве пал за свободу, тот не погиб, природа его оплакивает, а люди слагают о нем песни!"