Иннокентий Омулевский - Шаг за шагом

— Так-таки на полу и держите?

— Завсегда. Как принесешь их откуда-нибудь, так угол и бросишь.

— Но ведь их вымести могут?

— Гм! Нет, мои порядки здесь твердо знают; а может и выметают… да я, впрочем, никогда не считаю эту дрянь.

— Что вы?! — изумился Светлов.

— Да что их считать! Сколько есть, столько и ладно.

Светлов недоверчиво покосил глаза в один из углов комнаты и действительно увидел на полу несколько медных и серебряных монет; он покосился на другой угол там тоже валялись две-три ассигнации.

— Да вы и в самом деле, дядя, не шутите, — сказал он, протянув руку по направлению валявшихся денег.

— А чго мне шутить, маленький я, что ли? — нехотя ответил Соснин и стал расспрашивать племянника о Петербурге.

Не успели они перебросить несколько слов, как в комнату вошла та самая женщина, которая встретила Светлова при входе сюда. Она несла поднос с двумя стаканами и бутылкой шампанского.

— Что это, дядя, значит?

Александр Васильич с недоумением указал глазами на поставленную перед ним бутылку.

— Значит, пить будем, — коротко пояснил Соснин.

— Так вы для этого спрашивали меня, пью ли я какое-нибудь вино? Для этого и деньги искали?

— А то на кой же бы хрен я стал тебя спрашивать? Ты ведь не на исповедь в мою хату заглянул.

— Но я, дядя, не буду пить.

— Это отчего?

— Во-первых, я никогда в это время не пью, да, кроме того, мне еще надо побывать у других родственников, — сказал Светлов.

— Эка невидаль! Что ж тебя стакан-то съест, что ли?

— Да ведь неловко же приехать к ним навеселе в первый раз.

— А тебе уксусом надо к ним показаться?

Соснин положил смычок в сторону, на стул, и насмешливо принялся откупоривать бутылку.

— Погоди, племяша, шибко-то не скачи! Будет довольно впереди уксусу, — насмотрятся: у семейной-то розы, брат, шипов еще не оберешься… — сказал он, разрывая пальцем проволоку у пробки.

— Зачем непременно такое дорогое вино, дядя… — заметил Светлов, очевидно, не зная, что ему сказать.

— А ты себя дешево ценишь? Ты у меня считал капиталы? — спросил сердито Соснин.

— Все-таки… — затруднился Александр Васильич.

— Эх вы, сорокалетники безусые! — иронически-укоризненно проговорил Алексей Петрович и с шумом откупорил бутылку. — С приездом честь имею поздравить! — шутливо-торжественно прибавил старик, молодецки чокаясь своим стаканом с стаканом племянника.

Александр Васильич поблагодарил и отпил глоток вина.

— Я, племяша, терпеть не могу церемоний, — сказал Соснин, утирая двумя пальцами губы.

— Да разве я церемонился?

— Кто тебя знает: какой ты; вашего брата, нынешних, чтоб раскусить, надо два зуба выломать!

— Будто? Это отчего?

— Оттого, надо полагать, что вас не в одной квашне с нами месили, — захохотал Соснин.

Светлов тоже засмеялся.

— Чудак вы большой, дядя, как я посмотрю, — молвил он, прихлебнув из стакана.

— Что же, брат, делать: во фронте не состоял. А ты вот мне лучше скажи: охотник ты до баб?

— Я очень люблю женское общество, — сказал Светлов, опять не понимая, к чему клонится вопрос дяди.

— Не о женском обществе тут речь, — заметил старик с лукавой усмешкой, — я к тому говорю, что если тебе понадобится когда приютиться с подружкой, так ты меня только предуведомь: я целый день могу в отпуску находиться, да и стенам-то от этого большого убытку не будет…

Александр Васильич слегка вспыхнул.

— Вряд ли, дядя, мне придется воспользоваться вашей любезностью, — сказал он холодно.

— Было бы сказано молодцу, а там хошь век не пользуйся! — закашлялся недовольно Соснин. — А ты что же, толокно на розовой воде разводить здесь думаешь?

— Право, я пока ничего об этом не думаю, — неохотно ответил Светлов.

— Гм! Так. У меня так эти дела по-военному всегда обделывались, — рассмеялся старик.

Вино заметно воодушевило его.

— Как же это? — равнодушно спросил Александр Васильич, очевидно, не интересуясь ответом.

— А вот как. Понравилась мне раз, в Кяхте, градоначальница тамошняя, — я еще тогда совсем сизоперым ходил, лет двадцать пять мне было. Полюбилась бабенка, да и на-поди! Бывало, как только новые товары придут, — а я тогда в приказчиках сидел у одного купца, — я сейчас к ней… материи показывать. Маска у меня тогда была не эта. — Соснин лукаво посмотрелся в зеркало. — Смекнула, должно быть, баба, что парень того… давай глазами поворачивать, как я приду. А благоверный-то ее больше на службе развлекался. Бегал я, бегал к ней — тошно стало, хоть душу выложи. Взял раз, махнул на колени, да и объяснился. — Соснин молодецки прищелкнул пальцами. — Куда тебе! И ногами и руками… Такую пыль подняла, что я с переполоху-то чуть в окошко не выскочил! Только уж как домой прибежал — вспомнил, что «мерзавцем» окрестила. «Так ты, думаю, для чего же глазами-то ворочала? Постой!» А кровь во мне вот так, знаешь, и кипит-кипит. Раз, вечерком, подкараулил я, что царевна-то моя одна-одинешенька в тереме, захватил с собой пистолет, да и махнул к ней, через окошко, прямо в спальню. Как сейчас помню, — сидела, книжку читала. Небось побледнела вся, как меня, добра молодца, увидала, — и закричать не могла. А я, не будь робок, да пистолет-то ей в грудь, в упор, и приставил. «Если, говорю, вы сейчас же не того… — Понимаешь? — тут вам и дух вон!» Что ж ты думаешь? Чего только душа просила, все получил… А ведь пистолет-то, племяша, был не заряжен! — окончил Соснин, угрюмо захохотав.

— Неужели? Ну и что же потом? — спросил у него Светлов, на этот раз, очевидно, заинтересованный рассказом дяди.

— Потом-то? — медленно переспросил старик, как бы наслаждаясь воспоминанием. — Потом-то, племяша, лучше и не вспоминать на старости, что было: огонь-баба стала, веревками рук от шеи не оторвать…

Соснин залпом допил стакан, низко опустил свою седую всклокоченную голову и, сурово сдвинув брови, крепко о чем-то задумался.

Александр Васильич воспользовался этой минутой и стал прощаться, ссылаясь на множество визитов впереди.

— Эк тебя роденька-то подмывает! Да ты хоть вино-то сперва допей… егоза! — сказал Соснин, быстро очнувшись.

Светлов допил стакан.

— Ну, нет, племяша, этим ты от меня не отделаешься; да и я тебя не всегда буду шампанским потчевать… — торопливо проговорил Алексей Петрович, наливая племяннику новый стакан.

— Вы непременно хотите, чтоб я раскис, дядя? — спросил у него Светлов, улыбаясь.

— Хороша же ты опара, коли дрожжей боишься! Или полагаешь, что дядю на старости потешишь, так достоинство свое потеряешь? — начал сердиться старик.

— Если это действительно может доставить вам удовольствие, дядя, тогда, разумеется, и толковать об этом нечего, — сказал Светлов и сразу осушил стакан.

— Вот это так! Это по-нашему, племяша. Спасибо!