Борис Лазаревский - Сирэн

После сдачи участка решили сначала ехать всей семьёй в Екатеринослав к родным жены. Там Маруся останется до конца сентября, а Робустов поедет через неделю один на место службы устраиваться, а потом уже выпишет жену.

Екатеринослав, в котором они не были уже три года, всем очень понравился, и Робустов находил, что некоторые улицы даже напоминают Петербург. Выходя от портного, у которого он мерил новый сюртук и тужурку, он думал: «Вот, если бы служить в этом городе»… И лица всех судейских чиновников, которых он встречал, казались ему симпатичными и умными. Побывали в театре. Маруся ходила всё время в платье, а не в блузе, и как будто помолодела и посвежела. Робустов успел прочесть несколько книг новых авторов, которых все знали и считали известными, а ему лишь приходилось встречать их фамилии в объявлениях о подписке на журналы.

Уезжал он ночью со скорым поездом, который шёл прямым сообщением с западной границы до Тифлиса. С женой расставались в первый раз в жизни и крепко расцеловались. В спальном вагоне, освещённом электричеством, было уютно и не тесно. Лёжа на удобном диване, раздетый и укрытый одеялом, как у себя дома, Робустов долго не спал и волновался. Настроение было бодрое и радостное, и мысли о будущем бежали как в тот вечер, когда получилась телеграмма. Думал он о жене, о том, что он в сущности рад, что едет без неё, и это — гадко. Думал о своей предстоящей деятельности товарища прокурора.

«У публики составился ложный взгляд на эту должность. Большинству кажется, что прокурор непременно должен быть человек сухой и бессердечный, который вечно старается кого-то уличить, поймать, с удовольствием участвует в обысках, а в своих речах всегда упрашивает судей применить высшую меру наказания. Между тем, это совсем не так. Будучи товарищем прокурора, можно сделать очень много добра. Во-первых, если на скамью подсудимых случайно попадёт человек невинный — можно отказаться от обвинения. Можно следить, чтобы в тюрьме с арестантами не обращались жестоко. Можно наблюдать, чтобы состоящих под следствием не томили долго предварительным заключением… Можно много сделать полезного и хорошего, и он непременно так будет поступать»…

Окна вагонов посветлели и казались синеватыми. Потом заиграл на занавеске розовый свет, электричество вдруг потухло, только проволочки ещё некоторое время казались малиновыми, а затем стали рыжими. В половине шестого, когда стало совсем светло, приехали на какую-то большую станцию. Шипя и тяжело охая, прошёл мимо окон огромный товарный паровоз; потом долго мелькали красные товарные вагоны, а под конец серые цистерны с керосином.

Возле огромной зелёной кадки с надписью, сделанной белой краской, умывались мужики и бабы в лаптях и тулупах: должно быть переселенцы. Едущей со скорым поездом публики не было. Снова тронулись, и Робустов задремал. Ему приснилось, что он допрашивает Сазонова, который убил жену и детей, и тот на все вопросы только отвечает:

— Эх, ваше высокоблагородие…

Потом принесли откуда-то четыре телеграммы, и во всех говорилось о назначении товарищем прокурора кандидата с чёрной бородой, который принимал участок. Прибежала Марусина серая кошка, Белка, села и вдруг замяукала громко и пронзительно как свисток паровоза.

Около девяти часов Робустов снова проснулся и увидел, что против него сидят уже совсем одетые два господина и разговаривают по-немецки. Один пожилой говорил совершенно свободно, по-видимому, это был его родной язык. Другой ещё молодой, с большим носом и чёрными усами, произносил слова с восточным акцентом.

Робустову стало неловко, что он лежит в одном белье перед двумя уже одетыми и, должно быть, очень корректными людьми. Он наскоро оделся, поднял воротник тужурки и, захватив мыло и полотенце, пошёл умываться.

Уборная была заперта, и пришлось ожидать в коридорчике, в который выходили двери двух дамских купе. Он прочёл на стенке надпись о том, когда и как следует останавливать поезда при помощи автоматического тормоза, потом опустил глаза и заметил, что дверь одного из купе не совсем притворена. Невольно всматриваясь в эту щель, он увидел сначала обнажённую до плеча руку, а потом резко выделявшееся на белой подушке, хорошенькое женское личико, окаймлённое чёрными, сбившимися на одну сторону волосами. Оно поразило его прежде всего тем, что не было похоже ни на одно из женских лиц, виденных им раньше. Робустову в одну секунду стало понятно, что красота всей головки сильна сама по себе и не зависит ни от поворота её, ни от причёски, ни от освещения. Если бы эта женщина или девушка не лежала в купе первого класса, а сидела бы укутанная платками на лавке в вагоне третьего класса, прелесть её личика производила бы такое же сильное впечатление. Так красивый голос чарует и приковывает на месте независимо от того, где звучит и кому принадлежит. И Робустов не отходил от двери, несмотря на то, что из уборной уже вышел с полотенцем в руках старый генерал. В купе заговорили на каком-то неизвестном языке. Одна женщина произнесла длинную фразу, другая коротко ответила:

— Чэ.

Снова длинная, скороговоркой фраза, и опять прозвенело отрицательно:

— Чэ, чэ…

Послышался смех, как будто проиграли очень быстро на неизвестном, нежном инструменте гамму, и началась эта гамма высокой нотой, а окончилась низкой контральтовой.

Смеялась та, которая лежала. Её тёмные глаза с длинными ресницами смотрели лукаво. Другой голос что-то строго проговорил, и сейчас же двинулась и плотно притворилась дверь.

Робустов пошёл умываться и чувствовал себя неловко. Неловкость эта была какая-то странная, раньше им никогда не испытанная, — точно он обратился в мальчика, которому показали очень простой фокус, но разгадать его нет возможности. Облив голову холодной водой и причёсываясь перед зеркалом, он вспомнил, как, будучи гимназистом пятого класса, стоя в церкви, от духоты упал в обморок, и как его потом обливали водой. И теперь ему казалось, что он приходит в себя после лёгкого обморока. Будучи студентом, он часто увлекался женщинами, но со времени женитьбы ни одна из них не заинтересовала его настолько, чтобы он чувствовал непреодолимое желание увидеть её ещё раз. А сейчас это желание было, и казалось, что им он грешит перед женой.

Вслушавшись в разговор сидевших против него двух пассажиров, Робустов спросил по-немецки того, который казался солиднее и старше, сколько времени идёт поезд от Волочиска до Ростова.

— Zwei Tage und einige Stunde [1] Два дня и несколько часов — нем. , - ответил тот и приветливо наклонил голову.

— Почти пятьдесят часов, — поправил его по-русски другой.

— Aber ich reise schon vier Tage [2] Но я путешествую четыре дня два дня и несколько часов — нем. , - сказал немец и улыбнулся.