Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

Одинъ разъ, въ свободную минуту, Михайло подробно разспросилъ Сему о видѣнныхъ имъ странахъ, а также о томъ, какъ тамъ живется.

— Что-то я запамятовалъ… былъ ты въ Москвѣ? — спрасилъ Дунинъ.

— Въ Москвѣ я бывалъ, — отвѣчалъ Сема.

— Что же тамъ, какъ жить?

— Въ Москвѣ ничего… Тамъ, милый мой, рупь за день получишь. Въ Москвѣ большія деньги.

Сема говорилъ серьезно.

— Отчего же ты тамъ не остался?

— Да такъ… не вышло дѣло… бѣда чистая вышла!

— Какая бѣда?

— Да такъ ужь… одно слово, неспособно стало…

Сема готовъ былъ замолчать. Дѣло въ томъ, что именно въ Москвѣ онъ попалъ въ помойную яму, едва не утонувъ въ ней. Онъ тогда жилъ тамъ одиноко и, понятно, не любилъ разсказывать о тогдашней страшной жизни.

— Ну, а въ Сибири какъ? — интересовался Михайло.

— Въ Сибири, разсказываютъ, ладно; хлѣбъ, слышь, тамъ ни почемъ, сколько хочешь, дѣвать некуда; очень хорошо!

— Да ты самъ въ Сибири-то былъ?

— Мы до Сибири не доѣхали, съ Оленбурха вернулись.

— Зачѣмъ же вернулись? — удивился Михайло.

— Кто его знаетъ… видишь-ли, какъ оно вышло. Пріѣзжаемъ мы въ Оленбурхъ — сейчасъ начальство. Спрашиваетъ: «Есть документъ у васъ, ребята?» — «Документъ у насъ вотъ». Напримѣръ, подаемъ. «Это, говоритъ, не тотъ документъ». Ну, а мы почемъ знаемъ, тотъ или не тотъ? «А куда вы идете?» — говоритъ начальство. — «Идемъ мы, говоримъ, на новыя мѣста». — «Дураки вы глупые, вѣдь новыхъ мѣстъ мало ли тамъ? Въ которое же вы идете, въ какую губернію?» — спрашиваетъ. А мы не знаемъ, въ какую губернію… Вотъ оно дѣло какое! Стояли стояли мы у города, хлопотали, хлопотали — все ничего; рѣшенія намъ нѣту. Въ ту пору пала у меня лошадь, и у другихъ ребятъ лошади стали падать. Чума, вишь, ходила въ городѣ. Думали, думали мы, да и воперли назадъ.

— Дураки вы и вышли! Какъже можно безъ документа и не знамши куда? Сами виноваты! — сердито замѣтилъ Михайло.

— Это вѣрно. Ну, да и начальство строго… Быть бы намъ теперь на новыхъ мѣстахъ, анъ оно вотъ… — возразилъ Сема задумчиво.

Дѣйствительно, нельзя разобрать, кто причина здѣсь. Вѣрно то, что «переселенцы», съ Семой включительно, не имѣли всѣхъ бумагъ отъ своей волости и деревни, и за то поплатились.

— На Кавказѣ-то, кажется, тоже былъ ты? — спросилъ Михайло снова.

— Какъ же, были. Съ полгода, чай, мы тамъ существовали.

— Что же хорошаго тамъ?

— На Кавказѣ? На Кавказѣ очень хорошо, — безъ запинки отвѣтилъ Сема.

— Такъ что же ты тамъ не жилъ? — ужь со злобой сказалъ Михайло. — Доѣхали-ли хоть до мѣста-то?

— Чуть-чуть не доѣхали. А потому, милый, не доѣхали, что хворь на насъ напала.

— Какъ хворь?

— Да такъ, хворь. Предсмертно намъ было…

Сема началъ волноваться.

— Я думаю, можно бы обождать. Хворь прошла бы, — съ недоумѣніемъ возразилъ Михайло.

— Нельзя! Невозможно! Мерли! — взволнованно произнесъ Сема.

— Какая же причина? — спросилъ Михайло, также волнуясь.

— Ботъ его знаетъ… Я думаю, все дѣло пошло отъ фрухты, не отъ чего больше. Оно видишь-ли какъ… Стояли мы станомъ. Ждали все, покуда насъ отведутъ на новыя мѣста. Пищи всякой въ Кавказѣ въ волю. Скота, хлѣба, особливо фрухты страсть сколько! Такъ вотъ оно изъ-за фрухты этой и вышелъ намъ капутъ. Фрухта дешевая. Бывало, на двѣ копѣйки полонъ подолъ насыпаютъ. Ну, мы и навались. Сейчасъ у насъ рѣзь въ животѣ, поносъ. Извѣстно, люди тощіе были, такъ брюхо-то и не беретъ. Стали у насъ малые ребята помирать; которые и мужики попадали. Глядѣли, глядѣли мы, и страхъ взялъ насъ. Вышло тутъ несогласіе, раздоръ: одни желали назадъ, другіе въ городѣ совѣтовали перемѣшкать, а третьи тянули на новыя мѣста. У меня въ ту пору всѣ трое ребятъ скончались. Да что ребята! самъ я черезъ великую силу отдохъ. А какъ отдохъ — Господи благослови, взялъ жену, да и давай Богъ ноги!… Ну его съ Кавказомъ!…

Михайло слушалъ эту чудесную эпопею съ нескрываемымъ изумленіемъ. Въ самомъ дѣлѣ, куда бы только ни показывался Сема, всюду его подкарауливала бѣда. А мѣста хорошія. Вездѣ оказывалось ладно, очень хорошо. Между тѣмъ, на всякомъ мѣстѣ Сему, лишь только онъ показывалъ туда носъ, немедленно окружали моръ, чума, смерть и другіе трагическіе элементы, столь же разнообразные, сколько было мѣстъ, куда онъ попадалъ. Самыя блага обращались для него въ бичъ. Гдѣ же ему могло быть хорошо?

— Здѣсь-то тоже маешься? — сочувственно спросилъ Михайло.

— Нѣтъ, зачѣмъ маяться? Въ этомъ мѣстѣ у меня легкая жизнь. Жена здѣсь же въ городѣ промышляетъ насчетъ мытья половъ и прочаго такого… Мнѣ легко, — безъ куска не остаюсь.

Сема говорилъ резонно, съ убѣжденіемъ.

— По пятнадцати копѣекъ въ день?

— По пятнадцати. Бываетъ больше и меньше, разное случается.

— И доволенъ ты?

— Чего же мнѣ еще, какого рожна? Сытъ, обутъ, одѣтъ — и слава Богу. Я живу легко.

Михайло видѣлъ, что Сема говоритъ отъ глубины души: ему, очевидно, было легко. Стоило взглянуть на него, когда ночью онъ свертывался въ клубокъ и, зарывшись въ солому, спалъ блаженнымъ сномъ и улыбался во снѣ, или когда онъ работалъ, словно играя въ кирпичики, чтобы убѣдиться, что на душѣ этого пожилого ребенка поистинѣ было свѣтло и радостно. Сема былъ одинъ изъ тѣхъ «малыхъ», которыхъ самъ Христосъ велѣлъ не обижать; и жаль, что вся его чудесная жизнь прошла въ обидахъ.

Михайло во все время этого знакомства относился въ Семѣ мягко. Жесткія слова просто застывали на его губахъ въ сношеніяхъ съ Семой, но послѣдній, помимо воли, возбудилъ въ душѣ молодого Лунина страшную тревогу. Неужели и ему предстоитъ такое же жадное, собачье существованіе и онъ, можетъ быть, также кончить легкою жизнью со дня на день, жизнью, оцѣниваемой копѣйками? Нѣтъ, не затѣмъ онъ ушелъ изъ Ямы! Ужь и тамъ копѣйки вызывали въ немъ озлобленіе, а здѣсь, въ городѣ, каждодневно по вечерамъ получая по пятнадцати копѣекъ, онъ съ остервенѣніемъ засовывалъ ихъ въ карманъ, и по лицу его блуждала презрительная улыбка.

Михайло рѣшилъ, что Сема потому всю жизнь испытывалъ неудачи, что «самъ дуракъ». Съ этою мыслью онъ задумалъ какъ можно скорѣе бросить мелкую работу, которая послѣ знакомства съ Семой стала ему особенно ненавистна. Но съ этого времени Михайло уже не переставалъ тревожиться. Вѣра его въ себя значительно поубавилась. Сема и пятиалтынный совершили въ немъ переворотъ. Онъ сталъ замѣчать, что не одинъ Сема велъ собачью жизнь. Бѣдность была кругомъ. Даже пятиалтынныхъ не на всѣхъ хватало. Большая часть его товарищей были круглые голяки, колотившіеся Богъ знаетъ какъ, и всѣ они — изъ деревень. Правда, онъ питалъ къ нимъ презрѣніе, но жизнь ихъ глубоко смущала его. Отъ этого въ немъ явилось какое-то судорожное желаніе вырваться изъ среды лохмотниковъ какими бы то ни было средствами и во что бы то ни стало.