Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх

Ѳомичъ увлекся и разсѣянно ходилъ по комнатѣ (обѣдъ давно кончился), не замѣчая, какое странное дѣйствіе произвелъ его разсказъ на Михайлу. Надежда Николаевна замѣтила, но не понимала причины необычайнаго волненія Михайлы.

— Главная бѣда, несчастіе, горе нашего брата въ томъ, что мысли нѣтъ… именно той главной мысли, которая бы показала намъ, что дѣлать, куда идти, какъ жить. Нельзя, требовать, чтобы простой человѣкъ былъ ученый, но онъ долженъ жить по своему, а не по приказу, и знать, въ какую точку бить для поправленія бѣдовой своей жизни. Нечего разсчитывать на чужія головы, потому что отъ этого только будетъ игрушкой, куклой. А съ куклой извѣстно какъ поступаютъ: какъ она безсмысленна, молчитъ, то иногда ее сажаютъ на почетное мѣсто, кладутъ передъ ней пирогъ и конфекты, иногда же бросаютъ ее въ темный уголъ и забываютъ о ней надолго, а иногда сѣкутъ!

Ѳомичъ, кажется, еще хотѣлъ продолжать говорить, но въ это время онъ обратилъ вниманіе на Михайлу. Послѣдній мучительно волновался; онъ то вставалъ съ мѣста, то садился. Поблѣднѣвшій до губъ, онъ вдругъ вскричалъ:

— А вѣдь вы не знаете, кто я такой!

Ѳомичъ и Надежда Николаевна съ удивленіемъ переглянулись.

— Кто же ты? — спросилъ Ѳомичъ.

— Вѣдь я сидѣлъ въ острогѣ! Чуть бы еще, негодяй бы вышелъ!

Михайло судорожно выговорилъ это, какъ будто плакалъ навзрыдъ, но на лицѣ его отражалось только негодованіе.

— За что ты сидѣлъ?

— Сжульничалъ!

Надежда Николаевна съ испугомъ смотрѣла на Михайлу, а Ѳомичъ нахмурилъ брови, и оба такъ растерялись, что не могли произнести слова.

Но Михайло не далъ имъ опамятоваться и разсказалъ тотъ мелкій, хотя темный случай изъ своей жизни, который чуть было не погубилъ его. Разсказалъ онъ рѣзко, коротко и съ обычными дикими выраженіями, какъ бы намѣренно усиливая бичующими словами смыслъ дѣла.

— Вотъ какой я подлый былъ! — кончилъ свой разсказъ Михайло и перевелъ духъ.

Ѳомичъ и Надежда Николаевна молчали. Михайло смотрѣлъ уже твердо, но подозрительно.

— Но вы не думайте ничего… Я былъ… а теперь подлость прошла. И я сказалъ оттого, чтобы вы не думали, что… ежели бы скрылъ отъ васъ ту пакость… Когда вы заговорили объ игрушкѣ, то я рѣшился…

— Да, много темнаго бываетъ съ нашимъ братомъ, — возразилъ Ѳомичъ растерянно и задумчиво.

— Но вы не думайте обо мнѣ худого… Я не тотъ теперь.

Выговоривъ это сквозь зубы, Михайло уже гордо посмотрѣлъ на Ѳомича, и во взглядѣ виднѣлась явная угроза: „Берегись заподозрить меня въ чемъ-нибудь!“… Но согласіе было уже разстроено на этотъ день. Всѣ чувствовали какую-то натянутость и поторопились разойтись въ разные углы.

Михайло рѣшился-было работать за станкомъ насильно, но, видно, взрывъ раскаянія и самобичеванія дорого ему стоилъ; онъ безсильно выпустилъ изъ рукъ работу.

Впрочемъ, черезъ нѣсколько дней Михайло возстановилъ дружескія отношенія. Вышло такъ, что Ѳомичъ въ этотъ день въ первый разъ за два мѣсяца предложилъ ему деньги, какъ стоимость его труда, тѣмъ болѣе, что Михайло уже многое дѣлалъ самостоятельно. Но, выслушавъ предложеніе, Михайло бросилъ презрительный взглядъ на деньги, лежавшія на ладони Ѳомича.

— Нѣтъ, это вы покуда оставьте! — сказалъ онъ рѣзко.

— Да ты что, чудакъ? — воскликнулъ Ѳомичъ.

— Рано еще… надо поучиться.

— Вотъ чудакъ! Значитъ, не рано, если я тебѣ предлагаю!

— Это ваше дѣло. Но только вы, пожалуйста, подальше отойдите съ вашими деньгами.

— Но ты, по крайней мѣрѣ, дерзостей не говори!

Ѳомичъ обидѣлся и разгорячился, а Михайло прямо озлился и съ пламенною ненавистью глядѣлъ на деньги, лежавшія уже на станкѣ. На доводы Ѳомича онъ отвѣчалъ дерзостями и дикими словами, ни въ чемъ неумѣренными. Въ концѣ концовъ, они оба начали буквально ругаться. Поднялся страшный шумъ въ мастерской. Ѳомичъ растерянно бралъ въ руки и опять швырялъ разныя вещи, вовсе ему ненужныя, и въ страшномъ возбужденіи ходилъ по мастерской, какъ будто что-то отыскивая, а Михайло ушелъ въ дальній уголъ комнаты и оттуда сверкалъ глазами. Наконецъ, пріотворилась дверь, и Надежда Николаевна вопросительно посмотрѣла на обоихъ. Это сразу привело въ память Ѳомича; онъ внезапно сѣлъ на стулъ, хлопнулъ себя по ногамъ и расхохотался.

— Чуть въ драку не вступили!… Ну, однако, ты, Миша, настоящій ежъ! Тебѣ слово, а ты сейчасъ ужь колючки свои растопыришь… Эдакъ, братъ, невозможно!

Ѳомичъ разсказалъ Надеждѣ Николаевнѣ, изъ-за чего собственно они начали шумѣть.

Но Михайло продолжалъ стоять въ углу, попрежнему, вооруженный злобными взглядами. Только Надежда Николаевна успокоила его, сказавъ нѣсколько ласковыхъ словъ.

Съ той поры натянутость между ними прекратилась.

Съ этого же времени начинается его открытое ученіе. Онъ понялъ, что ему надо много учиться. Это рѣшеніе его сейчасъ перешло въ неудержимое желаніе, какъ всегда. Ночныя свои упражненія онъ до сихъ поръ скрывалъ, но теперь какъ то сразу рѣшилъ, какъ это глупо, и сказалъ своимъ друзьямъ, что ему непремѣнно надо учиться, для чего просилъ Ѳомича свести его къ тому суровому барину, Колосову. Ѳомичъ изъявилъ полнѣйшее удовольствіе, только удивился, почему непремѣнно къ Колосову? Не испугается-ли Михайло его суровости? „Если онъ даже бить меня будетъ, я все-таки буду слушаться его!“ — пояснилъ Михайло энергично.

На другой день послѣ этого разговора Ѳомичъ свелъ его къ Колосову, который согласился. Кромѣ того, Надежда Николаевна предложила еще свои услуги.

Михайло началъ заниматься, не отлагая времени. День онъ работалъ въ мастерской, а вечеромъ бѣжалъ къ Колосову и слушалъ его урокъ. Занимался онъ не то, что съ энтузіазмомъ, а съ какимъ-то остервенѣніемъ, и ужь не учителю пришлось погонять его, а наоборотъ. Въ этомъ онъ, впрочемъ, обнаружилъ общедеревенскую алчность, направивъ ее только въ другую сторону. Лично ему принадлежало неудержимое желаніе рости.

Это желаніе было до того исключительное, что изъ-за него онъ все забылъ. У него оставались въ деревнѣ родня, друзья, невѣста, — онъ ихъ всѣхъ забылъ, какъ будто былъ безродный. Онъ жилъ въ большомъ городѣ, кругомъ него жили тысячи людей, — онъ ихъ не видѣлъ, слѣпой ко всему, что не касалось образованія его. Какъ прежде онъ убѣжалъ изъ деревни, все бросилъ, всю деревню забылъ, думая лишь о томъ, чтобы обогатиться, такъ теперь онъ не думалъ ни о чемъ, кромѣ лишь уроковъ.

Ему хотѣлось какъ можно больше узнать, и онъ боялся, что не успѣетъ всего сдѣлать. Ему и теперь приходилъ въ голову вопросъ: „А что бы со мной было, если бы я не попалъ сюда?“ Онъ не сомнѣвался, что было бы скверно. Иногда ему приходили также въ голову разные вопросы: „А что, если Колосовъ умретъ?… Или Ѳомичъ куда-нибудь уѣдетъ?… Что тогда съ нимъ будетъ?“ Онъ боялся этого, потому что отлично понялъ; что ихнему брату образованіе достается совершенно случайно, и кому выпадетъ такой случай, тотъ долженъ ухватиться за него руками и ногами.