Николай Лейкин - Говядина вздорожала

Мясная лавка. Утро. За выручкой стоит откормленный мясник-хозяин в белом переднике. Лицо его рыхло и красно так же, как и говядина, которой он торгует, отчего на нем и борода еле растет. Держа в левой руке стакан чаю и подпирая локоть правой рукой, он самодовольно прихлебывает из стакана и облизывает губы. Перед ним счеты с грязными костяшками, помадная банка с чернилами и пером и вместо песку для засыпки грудка древесных опилок. По лавке ходят, как разбойники, с окровавленными топорами и ножами здоровеннейшие приказчики и спрашивают: «Вам чего? Ссека или огузка?» То там, то сям у дубовой колоды звенит топор о перерубаемую кость, оттачивается нож. Покупатель — разный: есть и повар с бульдогообразной физиономией, и кухарка, и экономная хозяйка чиновника, и купец, правящий сам закупки. Все возмущены, что говядина вздорожала.

— Опять вздорожала? — восклицает чиновница. — Это уж ни на что не похоже! Вчера за первый сорт платили восемнадцать и вдруг сегодня девятнадцать! В один день…

— Поживите, сударыня, подольше, так и двадцать дадите, а то и больше, — невозмутимо отвечает мясник-хозяин. — Ведь умирать еще не собираетесь?

— Нет, нет. Я и сегодня не дам девятнадцать.

— Невозможно этому быть-с, коли вздорожала. Мы и сами плачем, что покупатель должен лишнюю повинность нести, да ведь что ж поделаешь? Плетью обуха не перешибить. С вас за шесть фунтов без восьмушки, по девятнадцати…

Хозяин звякнул на счетах и прибавил:

— Рубль одиннадцать с половиной с вашей чести. Полкопейки в уважение скинем.

— Да с чего же ей вздорожать! — не унималась чиновница.

— Заграничный курс упал — вот с чего-с.

— Да вам-то что?.. Разве вы быков-то из заграницы по иностранному курсу выписываете?

— Зачем нам из-за границы быков выписывать, коли этого добра у нас в Россеи достаточно. А только коли ежели курс упал, то эта музыка всем не по нутру.

— Но ведь курс уже давно упал, а не со вчерашнего дня.

— Это точно, что не со вчерашнего, а вот поди ж ты, не надумались раньше цену накинуть и дурака сломали. Сколько из-за своего безобразия барышей-то потеряли! Прикажите, сударыня, рубль одиннадцать получить.

— Не дам я вам таких денег, — стояла на своем чиновница.

— Невозможно-с. Зачем же мы кусок-то от туши рубили? Ведь это порча. Да стоит ли вам, сударыня, из-за этого разговаривать? Всего в шести копейках расчет. Дело-то и плевое. Это вот нам так точно, что лестно по лишней копейке получить, потому что мы в день-то пудов двести мяса продадим. А вам что? Вместо конножелезного путешествия пешочком прошлись — вот почти все шесть копеек и сквитали.

— Это разбой! Это ни на что не похоже! И какой цинизм в ваших словах!

— Зачем разбой, сударыня! Разбой бывает только на большой дороге, а здесь лавка и билет на торг висит. Вон он с орлом и по второй гильдии!

К выручке подходит повар.

— Неужто, земляк, и в самом деле вздорожала? — спрашивает он.

— Вот те ель боком, лопни глаза у пня! — отвечает хозяин. — Настоящим манером и божиться-то грех, до того уж часто божимся. Да тебе-то что? Не диво бы кому другому… Ты повар и свое дело правишь, а барин заплатит. Ведь не тебе платить, а ему. На французинок он тысячев не жалеет, так неужто на говяжьей копейке упрется? Так ему и отрапортуй, что по случаю курса…

— По случаю курса! — передразнивает повар. — Сам бы ты с ним поговорил насчет курса-то, так он бы тебе и последний клок шерсти из бороды вырвал. На мамзюлек он точно, что не жалеет денег, а говяжья копейка у него ребром и поперек горла встанет. Спусти по-старому.

— Чайком тебя попотчую, а спустить цены не могу. Эй, молодцы! Изобразите гостю стаканчик!

К хозяину пристает и кухарка.

— Нет, уж как хочешь, а лишней копейки я тебе не дам! — вопит она. — Да мне хозяйка из-за нее глаза выцарапает.

— А ты стерпи, — отвечает хозяин. — На то ты и жалованье получаешь.

— Вот еще что выдумал! Стану я из-за тебя терпеть!

— Дура! Не из-за меня, а из-за курса. Чего ты на меня плачешься! Ты на иностранный курс плачься. Он, мерзавец, всему причиной.

— Какой такой курс? Что ты мне зубы-то заговариваешь! Я на пятнадцати местах выжила, так тоже смыслю! Курс!

— А вот такой иностранный курс, что на бирже делают.

— Так что ж ты быков-то не сеном, а иностранным курсом кормил, что ли?

— Э-эх! — протягивает хозяин и машет рукой. — С тобой говорить все равно, что к стене горох кидать. Ты языком-то поменьше звони, а выворачивай деньги на выручку.

— Так я тебе и выворотила, дожидайся! Нет, я к тебе самую хозяйку пришлю, ты с ней насчет иностранного курса поговори, так она тебе покажет!

— Присылай. Она нам покажет, а мы посмотрим. Вот и будем квиты, — невозмутимо продолжает хозяин. — Ничего, матушка, не поделает твоя надворная советница. Покудахтает, да на том и покончит.

Покупатель-купец долго прислушивался к разговору и, когда возгласы поутихли, сам подошел к выручке и сел около, на скамейке.

— Чай да сахар, хозяин, — сказал он и спросил: — Неужто и в самом деле из-за курса?

— Из-за него проклятого, — вздохнул хозяин. — Все должны тяготы нести, все.

— Обидно. Только уж ты купцу-то спусти. С кого другого там что хошь бери, а своего брата купца зачем обижать? Возьми по-вчерашнему да так, чтоб уже и впредь…

— Купеческое слово — нельзя. Зачем покупателя баловать? Ты сам купец, и должен это очень чудесно чувствовать. На все товары через курс поднятие. Да и чего тебе обижаться? Сам на свой товар можешь цены поднять. Ты чем торгуешь?

— Смолой да скипидаром. Гвозди есть, старое железо.

— Ну, и поднимай на них вследствие курса цену. Чего зевать-то? Значит, за мясо-то мне публика прибавку заплатит, а не ты. А тебе еще, пожалуй, легкий барышок останется.

— Так-то оно так, но все-таки…

— Нечего тут: все-таки! А коли так, то и подымай цену. Теперь такое время, что все должны друг против друга: я с тебя за мясо лишнее сорву, а ты с другого за смолу или за гвозди, а он в свою очередь с третьего сорвет за что-нибудь… Понял?

— Еще бы не понять. Не махонький.

— Ну, то-то. Кто кого перегрызет, тот и прав будет. Сейчас вот тут у меня актер был и тоже насчет цены обижался, а я ему такие слова: «А вы с публики за места в бенефис лишнюю шкуру дерете». Со многими говорил, так и все согласились со мной. Только вот даве протопопа нашего не мог утрамбовать.

Купец почесал затылок.

— Ну, делать нечего! Получай деньги, — сказал он и вынул из-за пазухи объемистый бумажник.

1906