Николай Лейкин - Апраксинцы

Сильно нагрузились разною хмѣльною дрянью въ первый день пасхи молодцы Таратайкина и уже поздно, еле держась на ногахъ, воротились домой; только старшій молодецъ сохранилъ приличіе и пришелъ къ ужину; онъ имѣетъ виды на Наташеньку, не даромъ же онъ поднесъ ей сахарное яйцо. У Таратайкина у самаго есть мысль отдать за него свою дочь, онъ уже присматриваетъ для него на Апраксиномъ лавченку и потому пригласилъ его ужинать вмѣстѣ съ собою.

На второй день праздника большая половина торговцевъ начинаютъ считать свои лавки. Счетъ этотъ продолжается дня три, а иногда четыре; въ это время нѣтъ продажи, лавки или на половину забраны, или у входа заставлены метлой и скамейкой. Съ пятницы начинается торговля на новый счетъ, а хозяинъ подводитъ итоги и составляетъ баланецъ. Наступаетъ воскресенье; воскресенье — это великій день въ жизни молодцовъ. Въ этотъ день рѣшается ихъ участь на цѣлый годъ: мальчики, выслужившіе свой срокъ, дѣлаются приказчиками, одни приказчики остаются на старомъ положеніи, другимъ дѣлается прибавка жалованья, а третьимъ — вовсе отказываютъ отъ мѣста.

Первый часъ. Ѳомино воскресенье. Молодцы Таратайкина торговали только до двѣнадцати часовъ, до обѣда, какъ они выражаются, не смотря на то, что обѣдаютъ въ два часа. Они сейчасъ только возвратились изъ лавки; у нихъ сегодня разсчетъ съ хозяиномъ. Въ какомъ-то томительно-трепетномъ ожиданіи сидятъ они въ молодцовой и лишь изрѣдка перебрасываются между собою словечкомъ… «Что-то прибавитъ хозяинъ?» думаютъ они.

Одинъ изъ нихъ всталъ со стула, полѣзъ въ сундукъ и досталъ папиросу.

— Брось, Гаврило, не кури! Ты прежде меня пойдешь къ хозяину, услышитъ. что отъ тебя табакомъ пахнетъ, осердится, да на насъ и нападетъ.

Гаврила только улыбнулся, но этой своей всегдашней улыбкой и положилъ обратно папиросу.

Въ молодцовую вошелъ Ванюшка, мальчикъ, который съ сегодня будетъ считаться приказчикомъ. Онъ уже одѣтъ не въ отрепьяхъ, какъ-то было недѣлю тому назадъ, а въ порядочныхъ брюкахъ и въ сюртукѣ изъ хозяйскаго, — подарокъ къ пасхѣ.

— Вишь, собачій сынъ, ужъ теперь не Ванюшка, а Иванъ Иванычъ, говоритъ Гаврила. — Сегодня въ компанію примемъ, такъ угости!

— Хорошо, говоритъ Ванюшка и улыбается той улыбкой, которую можно замѣтить на губахъ статскаго совѣтника, когда его назовутъ вашимъ превосходительствомъ.

— Смотри, мнѣ одному полдюжины пива! пристаетъ Гаврила.

— Да оставь, братецъ, право не до того! замѣчаетъ другой молодецъ, и въ молодцовой снова водворяется тишина; только старшій приказчикъ Афанасій Ивановичъ, подарившій Пашенькѣ сахарное яйцо, ходитъ изъ угла въ уголъ, да обдумываетъ свой предстоящій великій шагъ жениться на ней.

Приготовлялись молодцы идти къ хозяину; приготовлялся и хозяинъ принять ихъ. Съ какою-то серьезно таинственною миной раскрылъ онъ въ залѣ ломберный столъ, поставилъ его къ окну и разложилъ на немъ книги и старинные съ обломанными косточками счеты. Для большей важности и торжественности Таратайкинъ расчесалъ и припомадилъ бороду, надѣлъ новый сюртукъ и осѣдлалъ свой носъ круглыми очками въ толстой серебряной оправѣ.

Все готово. Дверь въ спальную заперта на ключъ; любопытство домашнихъ удовлетворено не будетъ. Таратайкинъ вошелъ въ молодцовую. При входѣ его молодцы повскакали съ мѣстъ и встали въ почтительную позу, то есть спрятали руки за спину.

— Афанасій Иванычъ, пойдемъ-ка со мной! сказалъ онъ и вышелъ.

Старшій приказчикъ послѣдовалъ за нимъ; молодцы переглянулись: они въ первый разъ слышали, что онъ назвалъ его по отечеству.

Пришедши въ залу, Таратайкинъ сѣлъ за столъ и подвинулъ къ себѣ счеты.

— Садись! проговорилъ онъ приказчику.

— Покорнѣйше благодаримъ, Василій Ѳедоровичъ! — постоимъ.

— Садись же, братецъ.

Афанасій присѣлъ на кончикъ стула.

— Слава Богу, торговля еще не такъ худа, какъ я полагалъ, началъ Таратайкинъ.

Фраза эта повторялась въ каждое Ѳомино воскресенье, въ продолженіе двадцатилѣтняго хозяйствованія.

— Точно такъ-съ! отвѣчалъ Афанасій, крякнулъ и погладилъ бороду.

— Въ прошломъ году у тебя за мной осталось вотъ сколько.

Таратайкинъ приблизилъ указательный палецъ къ счетамъ и отдѣлилъ нѣсколько косточекъ, но цифры не сказалъ; приказчикъ взглянулъ на счеты и проговорилъ:

— Точно такъ-съ…

— За этотъ годъ я тебѣ кладу вотъ столько.

Опять отдѣлилось нѣсколько косточекъ.

— Покорнѣйше благодарю-съ! отвѣчалъ приказчикъ, всталъ съ мѣста и поклонился.

— Садись! По книгѣ ты забралъ у меня вотъ сколько. Видишь, осталось вотъ сколько…. Да ты, братъ, Афанасій Иванычъ, теперь пожалуй богаче меня. Хе, хе, хе! засмѣялся онъ и посмотрѣлъ въ глаза приказчику.

Афанасій улыбнулся.

— Теперь бы тебѣ только жениться! Что, я думаю, подумываешь?

— Конечно, Василій Ѳедорычъ, что же весь вѣкъ бобылемъ маяться: должно и о судьбѣ подумать. Ужъ это такъ самимъ Богомъ устроено.

— Что говорить! ну, а невѣста есть на примѣтѣ?

— То есть и есть, Василій Ѳедорычъ, и нѣтъ-съ.

— Какъ же такъ, а я тебѣ посватать хотѣлъ. Что же-съ, посватайте! и Афанасій улыбнулся;

Ему было пріятно, какъ коту, которому пощекотали за ухомъ. Онъ понялъ къ чему клонится дѣло.

Хозяинъ не замѣтилъ этой улыбки.

— А за ней, братъ, вотъ сколько приданаго!

Таратайкинъ отдѣлилъ нѣсколько косточекъ съ тысячной линейки и прибавилъ къ жалованью Афанасья.

— Я больше ничего не желаю: мы люди маленькіе!

— Пять тысячъ кромѣ тряпокъ. Ты братъ ее знаешь: не знаю только нравится-ли она тебѣ?

Молчаніе.

— Я, Василій Ѳедорычъ, имѣю виды на одну дѣвушку и очень онѣ мнѣ нравятся; только не знаю, отдадутъ-ли ее мнѣ, повелъ дѣло приказчикъ. Онъ уже понялъ, какъ нужно дѣйствовать и приближался къ цѣли.

— А можетъ и отдадутъ, почемъ знаешь; попробуй? «Попытка не пытка, спросъ не бѣда!»

— Вы меня, Василій Ѳедорычъ, можно сказать, съ-измалѣтства знаете. Крохотнымъ парнишкомъ изъ деревни къ вамъ привезенъ, и вотъ теперь, почитай, безъ трехъ годовъ двадцать лѣтъ выжилъ; оно, конечно… я не говорю… но все-таки… во всякомъ случаѣ…

И Афанасій запутался.

— Это точно, что и говорить!

— Теперича, можно сказать, я всегда о вашемъ здравіи Бога молю, и уваженіе, значитъ, и почтеніе всегда душевно… И Анна Никитишна, можно сказать, была мнѣ второю матерью… Теперича, значитъ, Наталья Васильевна и Катерина Васильевна, всѣ, значитъ, на моихъ глазахъ выросли… именно хоть бы и объ Натальѣ Васильевнѣ сказать… я бы душевно…

И снова запутался Афанасій. Онъ все еще не могъ рѣшиться просить себѣ въ жены Наташеньку, хотя уже давно рѣшился на это и планъ совершенно созрѣлъ въ головѣ его, недаромъ же онъ большими шагами расхаживалъ по молодцовой. Минуту длилось молчаніе, Таратайкинъ побарабанилъ пальцами по стулу и началъ.