Николай Лейкин - Именинница

— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…

— Да вѣдь всѣ ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утѣшеніе Еликанида.

— Нѣтъ, есть и живые, но забыта я, совсѣмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ краѣ, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бѣдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.

Въ голосѣ княгини слышалась горесть.

— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она. — А вѣдь когда-то, помнишь?

— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.

— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана? — спросила княгиня.

— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это бѣлое платьице и надѣть вашъ любимый капотикъ. Въ капотикѣ-то много спокойнѣе будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.

— Оставь… Вѣдь я готовлюсь къ пріему.

— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы платьѣ. Очки у него синія.

— Брось, Еликанида…

— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мѣсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?

— Нѣтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бѣломъ и останусь.

Еликанида покачала головой.

— Годъ отъ году вы все капризнѣе, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.

— А ты все навязчивѣе и навязчивѣе. Ступай, вари шоколадъ-то.

— Да вѣдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.

— Кто пришелъ? — раздался возгласъ.

Княгиня вздрогнула и обернулась.

— Ахъ, милый попочка! — проговорила она. — Его-то мы и забыли! На, милый, сахарку…

Княгиня поднялась изъ-за стола и направилась къ мѣдной клѣткѣ, гдѣ сидѣлъ большой зеленый попугай.

— Чистила-ли ты, Еликанида, у него сегодня въ клѣткѣ? — спросила она.

— Еще-бы не чистить! Само-собой чистила. Что это вамъ вздумалось спрашивать? — обидчиво проговорила Еликанида. — Неужели я забуду!

Въ кухнѣ звонокъ. Княгиня встрепенулась и сказала:

— Иди, иди… Отворяй скорѣй. Это должно быть генералъ… Да припри дверь-то сюда изъ кухни и потомъ доложи мнѣ.

Княгиня отошла отъ клѣтки и усѣлась къ столу, поправивъ рукой на лбу рѣдкіе сѣдые волосы. Еликанида удалилась, но черезъ нѣсколько времени вернулась:

— Никаноръ пришелъ васъ съ ангеломъ поздравить, — проговорила она.

— Какой такой Никаноръ? — спросила княгиня.

— А бывшій выѣздной вашъ лакей.

— Ахъ, да, да… Помню… помню… Ну, впусти его… Пусть поздравитъ.

Вошелъ старикъ съ сѣдыми бакенбардами, лысый, высокій, въ сѣромъ сюртукѣ и, поклонясь княгинѣ, произнесъ:

— Честь имѣю съ ангеломъ поздравить васъ, ваше сіятельство, и пожелать вамъ всего хорошаго.

— Спасибо, спасибо, Никаноръ, — отвѣчала княгиня. — Ты гдѣ теперь служишь, Никаноръ?

— Да нигдѣ, матушка, ваше сіятельство, нигдѣ. Старъ сталъ, да и рана на ногѣ… Опять-же видѣть сталъ плохо, такъ дочка къ себѣ взяла жить. Дочка у меня портниха.

— Что? говори громче. Не слышу, — пробормотала княгиня.

— Дочка у меня портниха, замужемъ за слесаремъ на желѣзной дорогѣ, такъ вотъ…

— Ты громче говори. Я плохо слышу.

— Чего-съ? Что изволите? Я, ваше сіятельство, на ухо-то тугъ, такъ вы извините…

— Ничего не слышу. Ну, да Богъ съ тобой. Сутпай. Спасибо тебѣ, что не забылъ, Еликанида! Дай ему рубль! — крикнула княгиня.

Никаноръ откланялся.

Прошло болѣе часа. Княгиня по прежнему сидѣла въ креслѣ у стола, но спала и клевала носомъ. На дворѣ раздался крикъ какого-то разносчика. Княгиня очнулась и повела рукой по глазамъ.

— Еликанида! Ты гдѣ? — крикнула она.

— Здѣсь, здѣсь, матушка-княгинюшка, — послышался голосъ изъ кухни.

— Который часъ?

— Третій часъ, матушка, ваше сіятельство, сорокъ минутъ третьяго, да часы наши отставши.

— Генералъ не былъ?

— Не былъ, не былъ, ваше сіятельство.

— И никто другой не-билъ?

— Да кому-же быть-то, ваше сіятельство.

— Ты можетъ быть спала и не слышала звонка? На грѣхъ и я-то задремала.

— Нѣтъ, нѣтъ. Точно, что я прикурнула, но сонъ у меня чуткій. Я все слышу.

— И шоколадъ еще не варила?

— Да для кого-же варить-то, ваше сіятельство?

— Вари, вари… Все равно вари.

Прошло еще съ часъ. Княгиня занималась съ попкой, потомъ покормила морскихъ свинокъ, сидѣвшихъ въ ящикѣ, которыхъ она, очень любила. Еликанида доложила, что шоколадъ готовъ.

— Ты отставь его, Еликанидушка, но держи, чтобы онъ не простылъ. Можетъ быть кто-нибудь подъѣдетъ, — сказала княгиня.

— Кому теперь подъѣхать! Теперь ужъ никто не подъѣдетъ. А мы вотъ что… Вы снимите съ себя бѣлое-то платье, да и садитесь за столъ. Кушать пора. Я вамъ обѣдать подамъ.

— Какой-же обѣдъ, если я гостей жду!

— Да никто ужъ теперь не пріѣдетъ. Пятый часъ. А вы, ваше сіятельство, шутка-ли это, съ утра ничего не кушали, кромѣ просвирки. Пойдемте, княгинюшка, я васъ раздѣну.

— Нѣтъ, нѣтъ. Я подожду. Если не генералъ, то Ольховская старушка должна пріѣхать! Я у ней была въ Катерининъ день, — упрямилась княгиня.

Пробило пять часовъ.

— Кушайте, ваше сіятельство, — снова предложила ей Еликанида. — У насъ сегодня супъ куриный и манная кашка отъ вчерашняго осталась. А потомъ шоколадомъ чашечкой запьете. Шоколадъ-то ужъ перепрѣлъ, поди, совсѣмъ.

Княгиня больше не упрямилась.

— Ну, накрывай на столъ, — сказала она и въ голосѣ ея слышались слезы. — Но все-таки, я думаю…

Она хотѣла что-то прибавить и не могла, Еликанида накрыла ей на столъ и поставила приборъ и миску съ супомъ.

— Садись вмѣстѣ со мной, — сказала ей княгиня. — Сегодня я именинница.

— Зачѣмъ-же я съ вами-то сяду? Я послѣ васъ могу…

— Садись… Раздался звонокъ.

— Ну, вотъ и генералъ Аглашовъ! — оживилась княгиня. — Не говорила-ли я тебѣ!..

Еликанида пошла отворять дверь и вернулась съ телеграммой.

— Телеграмма, — сказала она. — Очки подать вамъ?

— Давай…

Поданы очки. Княгиня раскрыла телеграмму, надѣла очки.

— Отъ Ольховской… Поздравляетъ… — проговорила она.

— Вотъ перышко. Распишитесь… — совала ей Еликанида перо, обмокнутое въ чернила. — Распишитесь, что телеграмму-то получили.

— Хорошо, хорошо… Дай разсыльному пятіалтынный… — бормотала княгиня, расписавшись. — Но удивительно, что генералъ…

Въ голосѣ ея дрожали слезы.

Княгиня взяла ложку, зачерпнула супу, хотѣла ѣсть и не могла.

Она расплакалась.

— Никто, никто… Рѣшительно никто… — шептала она, плача.

1908