Николай Лейкин - На заработках

— Тужить нечего, отвѣчалъ Спиридонъ. — Вѣдь, поди, у своихъ оставила, а не у чужихъ?

— У своихъ, у своихъ. Свекровь взялась няньчить. Но каково ему, родименькому, на соскѣ-то!

— И на соскѣ въ лучшемъ видѣ выживаютъ. А то вѣдь, поди, и рожокъ съ молокомъ…

— Въ томъ-то и дѣло, Спиридонушко, что корову-то мы еще съ осени продали. Вѣдь нынѣшній годъ у насъ не приведи Богъ какая безкормица. Отъ безкормицы и пришли сюда. Молоко… Кабы было у насъ молоко, то я-бы и не горевала такъ особенно, а въ томъ-то и дѣло, что у насъ молока нѣтъ. Развѣ что ужъ свекровь у добрыхъ людей раздобудется молокомъ-то. Авось добрые люди помогутъ. Уѣзжая, я просила старостиху: «не дай, Митревна, погибнуть ребеночку, удѣляй ему кой когда молочка отъ вашей коровы». Она-то обѣщала, а вотъ мужъ-то ейный, староста-то нашъ, золъ на насъ изъ-за податей.

— Неисправны? поинтересовался Спиридонъ.

— Какъ тутъ быть исправнымъ, Спиридонушко, коли эдакая голодуха!

— Вездѣ нонѣ неисправность. И у насъ вотъ тоже въ Ростовскомъ уѣздѣ.

— А вы ростовскіе будете?

— А то какъ-же… Прирожденные огородники, настоящіе капустники. Мы отъ хозяина-то нашего всего восемнадцать верстъ.

— Земляки, стало быть?

— Даже одной волости.

— Такъ и у васъ нонѣ трудно?

— Трудно. Я съ Благовѣщеньева дня по Покровъ за сто десять рублей у него подрядившись. Тридцать пять рублей при отъѣздѣ онъ мнѣ на руки далъ, половину я на паспортъ и на дорогу… а половину семьѣ далъ — тѣмъ и будутъ живы.

— А мы-то съ мужемъ вѣдь семью безъ копѣечки оставили. Мужъ въ сторону, а я въ другую. Вотъ теперь старикамъ посылать надо. Какъ ты думаешь, голубчикъ, не дастъ-ли мнѣ хозяинъ хоть трешницу, чтобы въ деревню послать?

Спиридонъ оставилъ выдергивать кочерыжки, выпрямился во весь ростъ, покачалъ головой и сказалъ:

— Не дастъ. Онъ и своимъ-то землякамъ съ попрекомъ да съ ругательствами… Я такъ вотъ даже и въ сватовствѣ ему прихожусь, а еле-еле далъ.

— Бѣда! — покрутила головой Акулина. — Что только наши старики тамъ въ деревнѣ теперь и дѣлать будутъ! Вѣдь на сѣмяна и то нѣтъ.

— Нониче многіе плачутся, — пробормоталъ Спиридонъ въ утѣшенье.

— У насъ вся деревня, какъ есть, плачется, — откликнулась чернобровая женщина, Екатерина.

— И я тебѣ вотъ еще что скажу… — продолжалъ Спиридонъ. — Онъ еще добръ до васъ, бабы… Хозяинъ-то то есть. Въ другихъ мѣстахъ, какъ подрядилась — сейчасъ на прописку паспорта и на больницу рубль хозяину отдай, а онъ взялся все это справить за заживу. Нѣтъ, ужъ ты лучше и не проси трешницы — не дастъ.

— Впередъ просить хочешь? — поинтересовался Панкратъ, явившійся съ рогожными носилками. — Ни въ жизнь не дастъ. Я даже такъ думаю, что не далъ-бы онъ вамъ сегодня по пятіалтынному за день да не согналъ бы васъ. Куда ему теперь съ бабами? Вишь, какіе холода стоятъ! Какія теперь огородныя работы въ мартѣ! А потеплѣетъ, такъ вѣдь бабы этой самой будетъ хоть прудъ пруди.

— Ой, что ты говоришь, милостивецъ! — испуганно проговорила Акулина — Да куда-же мы тогда пойдемъ?

— А это ужъ дѣло не хозяйское. Куда хочешь, туда и иди. Это твое дѣло.

— Не сгонитъ, коли паспорты взялъ. Вѣдь у насъ на огородѣ парниковъ много. Кто-жъ будетъ около парниковъ-то? — перебилъ Панкрата Спиридонъ. — Ругаться по утрамъ, когда утренникъ на дворѣ, все-таки будетъ, а согнать не сгонитъ.

Работа по выдергиванію кочерыжекъ продолжалась. Часовъ въ десять на огородъ пришелъ хозяинъ, уходившій куда-то, и велѣлъ стаскивать съ парниковыхъ рамъ рогожи и соломенные щиты, такъ какъ ужъ солнце стало на столько пригрѣвать, что застеклянившіяся лужицы оттаяли и бѣлый иней съ до сокъ исчезъ. Мужики и бабы бросились исполнять приказаніе. Хозяинъ и самъ сдергивалъ вмѣстѣ съ ними рогожи съ парниковыхъ рамъ и говорилъ:

— Вѣдь вотъ сейчасъ ни за что, ни про что за четырехъ дуръ отдалъ четыре рубля больничныхъ. На огородѣ еще и конь не валялся, а ужъ четыре рубля подай.

— Заслужимъ, Ардальонъ Сергѣичъ, вѣрь совѣсти, заслужимъ, — бормотали бабы и до того усердствовали въ дѣлѣ сниманія рогожъ, что даже платки ихъ съѣхали съ головъ на шею.

— Толкуй! Пока еще вы заслужите-то, каждая изъ васъ обпить объѣсть хозяина успѣетъ. Хлѣбъ-то нынче сунься-ка — девять гривенъ пудъ.

Солнышко между тѣмъ свѣтило все ласковѣе и ласковѣе и уже начало пригрѣвать рабочимъ спины. Сіялъ ясный, солнечный день.

Ардалъонъ Сергѣевъ хоть и хозяйствовалъ, но былъ не лѣнивый рабочій мужикъ и въ ' горячую пору дѣла всегда самъ работалъ вмѣстѣ со своими рабочими на огородѣ, но сегодня особой работы не предстояло, не было ничего спѣшнаго, а потому, обойдя всѣ парники и заглянувъ подъ рамы, онъ приказалъ мужикамъ и женщинамъ полоть между огурцами сорную траву и разрыхлять землю, а самъ отправился въ избу присмотрѣть за стряпухой.

Стряпуху Арину засталъ онъ чистившею картофель для щей. Печка уже вытопилась и котелокъ воды, заправленной кислой капустой, снятками и крупами, кипѣлъ, клокоча бѣлымъ ключемъ.

— Доходишь-ли до своего дѣла, мастерица? спросилъ онъ ее, входя въ избу и вѣшая картузъ на гвоздь.

— Дохожу. Отчего-же не доходить? отвѣчала нѣсколько застѣнчиво Арина. — Дѣло не мудрое.

Ардальонъ Сергѣевъ сѣлъ на лавку и сталъ набивать табакомъ коротенькую трубку. Арина стояла къ нему спиной и шевелила красными голыми локтями, продолжая чистить картофель. Миткалевый печатный платокъ, съ красной каемкой и съ изображеніемъ русской азбуки, вмѣсто рисунка, посрединѣ — прикрывалъ ея голову. Арина была неладно скроенная, но крѣпко сшитая дѣвушка, какъ говорится, съ широкими плечами и бедрами, со станомъ почти безъ перехвата. Лицо ея съ нѣсколько вздернутымъ носомъ и маленькими глазами было, впрочемъ, симпатично. Арина вступила въ девятнадцатую весну своего существованія. Закуривъ трубку и попыхивая дымкомъ, Ардальонъ Сергѣевичъ сидѣлъ, смотря на широкую спину дѣвушки и наконецъ опять спросилъ:

— Дома-то трафилось-ли стряпушничать?

— Еще-бы не трафиться! отвѣчала Арина, не оборачиваясь.

— Стало быть родители пріучали?

— А то какъ-же? У насъ безъ этого нельзя.

— Оба живы — и отецъ и мать?

— Оба. Они-то меня и снарядили въ Питеръ.

— Мать-то стара?

— Да не такъ чтобъ очень. Зачѣмъ ей старой быть?

— Дѣти малыя у ней есть?

— По третьему году дѣвочка, да по пятому году мальчикъ.

— Ну, это стало быть не стара. Ты старшая что-ли?

— Старшая.

— Что-жъ замужъ не вышла?

— И вышла-бы, да какъ приданое-то справить? На какія деньги? У насъ нонѣ голодуха. Нынѣшній годъ у насъ никто изъ дѣвокъ замужъ не выдетъ.

— Не берутъ стало быть безъ приданаго-то?

— Да вѣдь ты самъ знаешь, самъ деревенскій. Нешто можно безъ хозяйства! Надо вѣдь тоже, кромѣ того, и сватовъ угощать. Да и женихи-то не приведи Богъ какъ бьются. Ни хлѣба, ни сѣна, ни овса. Не токма что всѣ скотину продали, а даже курей — и тѣхъ не осталось. А вѣдь и женихамъ, самъ знаешь, свадьбу тоже даромъ играть нельзя. За все про все плати.