Игнатий Потапенко - Канун

— Я съ вами! — сказалъ Корещенскій и тоже поднялся.

Это вызвало общій протестъ. Но Корещенскій былъ твердъ. Онъ сослался на статистику, которая, въ самомъ дѣлѣ, заставляла его завтра вставать въ шесть часовъ утра и ѣхать въ одинъ изъ уѣздовъ. Ихъ отпустили и они ушли вмѣстѣ.

Экипажъ Льва Александровича стоялъ у подъѣзда. Они сѣли и поѣхали къ нему. Было уже около часу ночи, когда они поднялись по лѣстницѣ въ квартиру. Ихъ встрѣтила Елизавета Александровна съ сонными глазами.

Обыкновенно въ это время она уже спала, но теперь отсутствіе Льва Александровича ее тревожило. Настроенная торжественно, она теперь ко всему относилась какъ-то исключительно, и, когда она увидѣла, что съ ея братомъ въ часъ ночи пріѣхалъ Корещенскій, этотъ волосатый человѣкъ съ грубоватыми манерами, человѣкъ, который, какъ и Зигзаговъ, принадлежалъ къ кругу, не пользовавшемуся ея довѣріемъ, глаза ея расширились и выраженіе сонливости покинуло ихъ.

— Элизъ, распорядись, чтобы намъ дали чаю или… вы, кажется, пьете черный кофе? — обратился онъ къ Корещенскому, — ну, такъ мнѣ чаю, а Алексѣю Алексѣевичу кофе. И пусть все это держатъ горячимъ, мы сегодня засидимся.

Это послѣднее сообщеніе повергло Елизавету Александровну въ глубокое уныніе. У Льва какія-то удивительныя дѣла и сношенія съ этими людьми. Этого она въ своемъ братѣ не понимала.

Ей казалось, что въ ту минуту, когда онъ пріобщился высшихъ сферъ, онъ долженъ былъ отрясти прахъ отъ своихъ прежнихъ знакомствъ и связей. А онъ возится съ Зигзаговымъ, съ Корещенскимъ и, Богъ знаетъ еще, что тамъ выйдетъ съ Мигурской…

Ахъ, она была страшно озабочена. Но пришлось исполнитъ желаніе брата и этимъ ограничиться.

Левъ Александровичъ и Корещенскій ушли въ кабинетъ и черезъ четверть часа туда имъ были посланы чай и кофе.

Много часовъ длилась бесѣда и, если бы въ это время ихъ могъ видѣть, хотя бы даже и не слышать ни одного слова, посторонній наблюдатель, онъ былъ бы свидѣтелемъ того рѣдкаго явленія, что Левъ Александровичъ Балтовъ проявилъ увлеченіе и горячность.

Онъ началъ, спокойно сидя въ креслѣ, въ то время, какъ Корещенскій помѣстился на широкомъ мягкомъ диванѣ, забравшись въ самую глубину его и поджавъ подъ себя одну ногу.

Корещенскій слушалъ и какъ будто не понималъ. Лицо его выражало сперва недоумѣніе, потомъ изумленіе, а затѣмъ, наконецъ, его волосатая голова рѣшительно и энергично закачала въ отрицательномъ направленіи и слышались слова:

— Нѣтъ, нѣтъ, невозможно, немыслимо…

Тогда выдержка и спокойствіе въ лицѣ и въ словахъ Льва Александровича какъ будто исчезли. Голосъ его дрогнулъ, руки стали чаще подыматься и, описывая въ воздухѣ различныя линіи, старались помочь словамъ въ убѣдительности.

Но, можетъ быть, видя, что собесѣдникъ не поддается, Левъ Александровичъ возвысилъ голосъ и глаза его зажглись какимъ-то новымъ, несвойственнымъ ему огнемъ.

А собесѣдникъ не только не поддавался убѣжденіямъ но, напротивъ, казалось, что его несогласіе съ каждымъ получасомъ все больше и больше созрѣвало и выростало.

Вотъ уже онъ нетерпѣливо сидитъ на своемъ мѣстѣ, уже его поджатая нога вытянулась, и весь онъ отодвинулся отъ спинки дивана и больше не опирается на нее, а вотъ онъ вдругъ вскочилъ и забѣгалъ по комнатѣ.

Встряхивая головой, онъ говорилъ горячо, бурно, протестующе, сильно повысивъ голосъ, размахивая руками и сверкая глазами. И часто среди его словъ проскользало имя Ножанскаго и можно было видѣть, что въ эти моменты кулаки его сжимались. Иногда онъ подбѣгалъ къ круглому столику, схватывалъ чашку и отпивалъ глотокъ кофе.

Тогда и Левъ Александровичъ въ свою очередь поднялся и началъ ходить рядомъ съ нимъ, возражая, уговаривая, доказывая.

И можно было замѣтить, что послѣ трехчасовой битвы доводами Левъ Александровичъ началъ превозмогать. Корещенскій еще возражалъ, но уже не такъ рѣшительно. Искры въ его глазахъ уже потухли, движенія сдѣлались болѣе спокойными и какъ бы утомленными. Онъ уже не бѣгалъ, а ходилъ, иногда присаживаясь въ кресло. Когда же онъ вставалъ, Левъ Александровичъ подходилъ къ нему и бралъ его правой рукой за талію и они начинали ходить по комнатѣ медленно и плавно, и рѣчи Балтова лились теперь уже спокойно и увѣренно.

Пробило пять часовъ. Въ окна уже глядѣлъ дневной свѣтъ. Левъ Александровичъ провожалъ своего гостя въ переднюю и помогалъ ему надѣтъ пальто.

— Я уже не буду спать сегодня. Черезъ часъ я долженъ выѣхать въ уѣздъ. Но къ вашимъ проводамъ я постараюсь вернуться! — говорилъ Корещенскій.

— Не торопитесь, Алексѣй Алексѣевичъ, не дѣлайте для этого усилій, возражалъ ему Левъ Александровичъ: — все равно, недѣли черезъ четыре мы увидимся тамъ… Но будьте готовы и… не перерѣшайте…

— Нѣтъ, нѣтъ, вы меня убѣдили… Вы освѣтили мнѣ дѣло совсѣмъ новымъ свѣтомъ… И я загорѣлся, я теперь горю. И я вашъ. Не Ножанскаго, а вашъ.

Онъ крѣпко пожалъ руку хозяину и ушелъ. Левъ Александровичъ вернулся въ кабинетъ. Онъ былъ взволнованъ. Въ восемь часовъ утра ему уже нужно было быть въ управленіи, онъ не легъ въ постель, а сѣлъ къ кресло и, сидя, задремалъ.

Черезъ два дня на мѣстномъ вокзалѣ вечеромъ собралась несмѣтная толпа обывателей. Изъ газетъ узнали, что въ этотъ вечеръ Левъ Александровичъ Балтовъ, донынѣ украшавшій городъ своей великолѣпной практической дѣятельностью, а съ этого момента призванный еще прославить его государственной мудростью, уѣзжаетъ въ Петербургъ.

Всѣ помѣщенія вокзала были запружены публикой, не оставалось свободнаго мѣста. Тутъ были представители думы, различныхъ общественныхъ организацій, пароходнаго общества, банковъ и промышленныхъ предпріятій и были тысячи простыхъ обывателей, которые почему-то чувствовали себя гордыми по поводу высокаго назначенія перваго гражданина города.

Готовились говорить рѣчи, но Левъ Александровичъ отнялъ у всѣхъ возможность сдѣлать это, пріѣхавъ на вокзалъ всего за три минуты до отхода поѣзда.

Онъ явился въ сопровожденіи небольшого кружка ближайшихъ друзей, среди которыхъ были — Зигзаговъ, Корещенскій, Володя, Наталья Валентиновна и еще полдесятка другихъ.

Елизавета Александровна шла впереди, страшно торопясь и боясь, какъ-бы не опоздать. Пожимали руки, кричали ура и, наконецъ, поѣздъ медленно отошелъ.

Публика стала расходиться, нѣсколько разочарованная проводами, которые вышли не достаточно шумны. Дольше всѣхъ оставались на вокзалѣ близкіе друзья уѣхавшаго.

Зигзаговъ стоялъ нѣсколько поодаль, когда къ нему подошла Наталья Валентиновна.

— Отчего у васъ такое строгое лицо, Максимъ Павловичъ? сказала Мигурская, — это не по дружески.

— Ахъ, милая, дорогая, — отвѣтилъ ей Зигзаговъ и въ голосѣ его звучала безконечно искренняя нота грусти:- прикажите мнѣ, что хотите, — готовъ служить вамъ всю жизнь. Но не приказывайте мнѣ улыбаться.