Игнатий Потапенко - Канун

Она не походила на скучную размѣренную жизнь брата и сестры Балтовыхъ, въ южномъ городѣ, въ большой квартирѣ, гдѣ было столько ненужныхъ комнатъ. Она не походила на жизнь Лизаветы Александровны, царившей тамъ въ хозяйствѣ безконтрольно съ своими вкусами.

И еще меньше походила она на жизнь Натальи Валентиновны въ маленькой квартиркѣ, гдѣ всего было въ обрѣзъ — и мѣста и воздуха и жизненныхъ благъ, гдѣ она, въ качествѣ хозяйки, принимала каждый вечеръ близкихъ друзей своихъ.

Но, можетъ быть, больше всѣхъ нашелъ новаго для себя Вася. Вдругъ все какъ будто разрослось, раздалось въ стороны, расцвѣло и разукрасилось.

Квартира стала большой — съ высокими стѣнами, съ большими зеркальными окнами, въ ней такая красивая обстановка, такъ пріятно ходить по мягкимъ коврамъ.

И Левъ Александровичъ, который пріѣзжалъ къ нимъ въ гости, какъ и другіе, вдругъ оказывается хозяиномъ, близкимъ ему человѣкомъ, какъ будто отцомъ.

Онъ не вникалъ въ сущность этой перемѣны, но ему она была пріятна. И главное, видѣлъ онъ, что у матери его лицо довольное и глаза такіе веселые, какихъ никогда еще у нея не бывало.

Но они не долго оставались въ городѣ. Скоро жизнь въ Петербургѣ стала непріятна. Они взяли дачу на островахъ съ большимъ паркомъ и переѣхали туда.

Левъ Александровичъ каждый день ѣздилъ оттуда на службу, а по вечерамъ они катались въ экипажѣ среди зелени острововъ.

Лѣто прошло незамѣтно. Наступилъ сентябрь. Опять переѣхали въ городъ и начался сезонъ, въ сущности первый сезонъ для этой формы жизни, которая была новой для нихъ всѣхъ.

Это былъ мѣсяцъ, съ котораго въ петербургскомъ чиновномъ мірѣ началось какое то странное движеніе, сущность котораго никто даже не могъ объяснить.

Какъ то вдругъ на общемъ фонѣ казенной будничной канцелярской жизни выступилъ и яркими красками вырисовался департаментъ, во главѣ котораго стоялъ Левъ Александровичъ Балтовъ, а ближайшимъ его помощникомъ былъ Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій.

До сихъ поръ въ департаментѣ шла какъ бы только внутренняя подготовка. По немногу, съ легкой руки Стронскаго, онъ обновлялся. Мало пригодные элементы, отставшіе, привыкшіе къ сонной работѣ кое-какъ, лишь бы было начало и конецъ, подъ разными предлогами удалялись, то переводились на другія мѣста, то выходили въ отставку съ разными льготными условіями, и съ каждымъ мѣсяцемъ все больше и больше подбирались способные и рьяные работники.

Мало-по-малу всѣ какъ-то сговорились, спѣлись и дошли до такого совершенства, что всѣ были соединены одними взглядами на вещи, исходившими, конечно, отъ самого главы.

Не было уже надобности каждому и по каждому случаю давать руководящія указанія. Всѣ понимали другъ друга съ двухъ словъ.

И работали здѣсь какъ то необыкновенно ревностно. Съ десяти съ половиной часовъ утра всѣ были на мѣстахъ, не исключая самого директора. Сидѣли въ канцеляріи столько, сколько было нужно. Случалось, что, вслѣдствіе накопленія дѣлъ и просителей, въ нѣкоторыхъ отдѣлахъ департамента засиживались до семи и восьми часовъ.

И никто не жаловался. Напротивъ; въ этомъ была какая-то особая гордость департамента. А нерѣдко дѣла заставляли нѣкоторыхъ чиновниковъ собираться и по вечерамъ.

И, такъ какъ въ чиновномъ мірѣ все, совершающееся въ немъ, быстро распространяется и служитъ предметомъ разговоровъ и разсужденій, то о новыхъ порядкахъ въ департаментѣ всюду говорили.

Само собою разумѣется, что большинство отзывалось неодобрительно. Называли это «усердіемъ не по разуму», объясняли желаніемъ выставить себя въ оригинальномъ освѣщеніи, выслужиться.

Это были люди, уже безповоротно закоснѣвшіе въ старыхъ порядкахъ лѣни и равнодушія ко всему, кромѣ жалованья, наградъ и чиновъ. Петербургскія канцеляріи до верху наполнены такими элементами.

Но въ сферахъ, имѣвшихъ вліяніе, смотрѣли на это иначе. Тамъ одобрительно кивали въ сторону департамента Льва Александровича и начинали убѣждаться, что освѣженіе канцелярскихъ корридоровъ, при посредствѣ призыва людей «отъ жизни», не пустая мечта.

Въ особенности отличался Корещенскій. Этотъ человѣкъ всѣхъ поражалъ своей необыкновенной, ни съ чѣмъ несравнимой, выносливостью.

Дѣятельный департаментъ возбудилъ множество вопросовъ и создалъ тысячи дѣлъ, о которыхъ прежде никто не думалъ, но которыя сами собой требовали очереди и обсужденія.

Чуть не каждую недѣлю въ министерство направлялись изъ департамента предложенія и проекты и всякій разъ приходилось убѣждаться, что это и нужно, и важно, и своевременно.

Учреждались коммиссіи и въ нихъ руководителями обязательно были все тѣ же, Балтовъ и Корещенскій.

Участники коммиссій, привыкшіе смотрѣть на нихъ, какъ на простую формальность, существующую для того, чтобы затягивать дѣла, и никогда ни къ чему не приводящую, были чрезвычайно изумлены, когда отъ нихъ потребовали настоящей работы. И имъ оставалось только разводить руками, останавливаясь передъ вопросомъ: какимъ образомъ эти люди успѣвали руководить десятками коммиссій почти въ одно время?

Все это незамѣтно образовало вокругъ имени Балтова, а по его стопамъ и Корещенскаго, ту особую атмосферу, которая отличаетъ выдающихся людей отъ толпы заурядныхъ и выдвигаетъ ихъ на первое мѣсто.

Левъ Александровичъ Балтовъ и Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій были замѣшаны рѣшительно во всѣхъ, выдвинутыхъ на первый планъ, вопросахъ.

Ихъ имена повторялись каждый день и во всѣхъ вѣдомствахъ, потому что возбужденные ими вопросы тѣсно соприкасались съ вопросами всѣхъ вѣдомствъ. Эти два имени постоянно были у всѣхъ на языкѣ.

И, такъ какъ имъ принадлежала иниціатива въ очередныхъ важныхъ дѣлахъ и они были компетентны въ нихъ, то всѣмъ приходилось пользоваться ихъ услугами.

И въ концѣ концовъ получилось странное явленіе. Ножанскій все еще оставался во главѣ вѣдомства, но о немъ какъ будто бы всѣ забыли. Видѣли только фигуру Балтова и, какъ необходимаго его спутника, Корещенскаго.

Разрѣшеніе тысячи вопросовъ зависѣло отъ нихъ. Въ ихъ департаментѣ чеканились проекты и рѣшенія, ихъ департаментъ, казалось, управлялъ Россіей.

Самъ Ножанскій долженъ былъ согласиться съ тѣмъ, что живыя дѣятельныя силы, имъ же самимъ вызванныя изъ нѣдръ провинціи, оправдывали себя какъ нельзя лучше. И, казалось бы, ему только слѣдовало бы радоваться тому, что его затѣя удалась и тѣ, кто противодѣйствовалъ ему, должны были замолкнуть.

Но тутъ была и другая сторона дѣла, а именно та, что онъ былъ совершенно затертъ этимъ стихійнымъ теченіемъ.

Въ жизненныхъ вопросахъ, поднятыхъ и поставленныхъ на очередь департаментомъ, онъ былъ совершенно не компетентенъ и слабъ. Онъ отсталъ отъ жизни и только теперь узналъ объ этомъ.