Игнатий Потапенко - Канун

— Позвольте теперь и мнѣ сказать, Ѳедоръ Власьевичъ, — мягко попросилъ Балтовъ. — Положеніе, при которомъ господинъ Стронскій, отъ всего — отъ добра и зла — одинаково движется вверхъ по службѣ было до меня и будетъ, конечно, и послѣ меня. Я не задаюсь цѣлью бороться съ нимъ и думаю, что это noxoдило-бы на борьбу Донъ Кихота съ вѣтряными мельницами. Такимъ образомъ эту часть вашего объясненія я совершенно устраняю. Но вамъ извѣстно, Ѳедоръ Власьевичъ, что я пріѣхалъ сюда съ одной лишь цѣлью: работать. Мнѣ достался такой департаментъ, въ которомъ безъ усиленной работы всѣ дѣла заплѣсневѣютъ, что уже и случилось съ ними, да къ тому же отъ этого департамента зависитъ и ходъ остальныхъ дѣлъ министерства. Но какъ я могу работать, имѣя ближайшимъ помощникомъ человѣка, который съ одной стороны ничего не хочетъ дѣлать, совершенно не интересуясь дѣломъ, а думая только о движеніи вверхъ, съ другой же стороны, въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ соблаговолить двинутъ пальцемъ, онъ проводить такіе глупые взгляды, которыхъ нельзя терпѣть и которые идутъ въ разрѣзъ съ моими основными взглядами. Я этого не могу, и, къ моему сожалѣнію, долженъ вамъ сказать, Ѳедоръ Власьевичъ, что, если господинъ Стронскій не уйдетъ, я долженъ буду попросить его уйти.

— Но вы забываете, что у Стронскаго непреоборимая протекція.

— Такъ что результатомъ конфликта можетъ явиться необходимость уйти мнѣ? Ну, такъ вотъ я, значитъ, правъ, воздерживаясь переѣзжать на казенную квартиру.

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, этого никогда не можетъ случиться. Но все же это можетъ послужитъ поводомъ… Вы поймите, что его могущественные друзья могутъ сдѣлаться вашими столъ же могущественными врагами.

— Простите, Ѳедоръ Власьевичъ, это мнѣ все равно. Вы знаете, что я былъ человѣкомъ независимымъ и могу во всякое время сдѣлаться имъ опять. При томъ же это одно изъ нашихъ коренныхъ условій: мнѣ предоставлено подбирать себѣ сотрудниковъ, безъ всякаго ограниченія. И я думаю широко воспользоваться этимъ правомъ.

— Значитъ, вы имѣете уже кого нибудь въ виду?

— Да, Ѳедоръ Власьевичъ, имѣю въ виду такого работника, который меня заткнетъ за поясъ.

— Кто же это?

— Вы его знаете. Это Алексѣй Алексѣевичъ Корещенскій.

— Корещенскій?

Ножанскій при этомъ имени словно остолбенѣлъ. — Корещенскій, человѣкъ лишенный права на кафедру, бывшій въ ссылкѣ за политическія…

— Не преступленія, Ѳедоръ Власьевичъ, а только мнѣнія.

— Да, но это, это… Это можетъ встрѣтить непреоборимыя противодѣйствія…

— Ихъ надо будетъ побороть, Ѳедоръ Власьевичъ, и я въ этомъ случаѣ полагаюсь на васъ. Мы съ вами очень хорошо знаемъ, что Корещенскій въ сущности вполнѣ благонамѣренный человѣкъ. Онъ работникъ и талантливъ. Что же касается Стронскаго, то ради Бога дайте ему повышеніе, сдѣлайте его директоромъ, товарищемъ министра, посланникомъ, меня это нисколько не задѣнетъ. Только уберите его отъ меня.

— Ай, ай, ай, Левъ Александровичъ, какой вы твердый! — сказалъ, качая головой, Ножанскій и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на Балтова. Онъ какъ бы хотѣлъ сказать, что не ожидалъ встрѣтить у него такую твердость. — Я вижу, что съ васъ взятки гладки а? Такъ какъ же? Значитъ, никакихъ уступокъ?

— Въ этомъ случаѣ онѣ невозможны.

— Ну, хорошо… Стронскаго я снимаю съ очереди. Я устрою это вполнѣ прилично. Но вы за то уступите мнѣ Корещенскаго…

— Позвольте, Ѳедоръ Власьевичъ, эта мѣна не равноцѣнная. Стронскій самъ уходитъ, я даже его не поощряю; оставьте его теперь, онъ уйдетъ черезъ недѣлю, потому что вмѣстѣ мы работать не можемъ. Корещенскій же мнѣ необходимъ, и его уступить я не могу. Васъ смущаетъ его прошлое… Но, Федоръ Власьевичъ, развѣ вы не знаете, что въ свое время каждый изъ насъ могъ попасть въ такое же положеніе. Онъ сказалъ тѣ слова, которыя мы съ вами думали, но не успѣли сказать, можетъ быть, случайно, а можетъ быть изъ благоразумія… Но потомъ вѣдь въ этихъ словахъ незамѣтно подмѣниваются — сперва окончанія, а потомъ и корни… Наконецъ, я ручаюсь за Корещенскаго.

— И вы этого требуете оффиціально?

— Я сдѣлаю это оффиціально. Отъ этого вамъ никакъ не отвертѣться.

— Мнѣ это будетъ стоить величайшихъ усилій… Величайшихъ, Левъ Александровичъ. Это знайте. Но я это сдѣлаю. Договоръ — паче денегъ, а у насъ съ вами договоръ.

Такимъ образомъ попытка Ножанскаго найти примирительный исходъ не увѣнчалась успѣхомъ… Со стороны Льва Александровича онъ встрѣтилъ твердый отпоръ.

На другой день онъ пригласилъ къ себѣ Стронскаго и предложилъ ему устроить почетный переводъ на другую должность съ нѣкоторыми даже выгодами для него.

Стронекому было рѣшительно все равно, гдѣ служитъ лишь бы двигаться по службѣ. Все равно, работать онъ нигдѣ не собирался да и не умѣлъ.

А Левъ Александровичъ, какъ только совершился этотъ переводъ, сейчасъ оффиціально сдѣлалъ представленіе о назначеніи Корещенскаго.

Ѳедору Власьевичу дѣйствительно пришлось очень трудно. Онъ долженъ былъ пустить въ ходъ всю дипломатію, усвоенную имъ за годы служенія и ему удалось побѣдить.

Дѣло въ томъ, что первые шаги Льва Александровича на служебномъ поприщѣ произвели въ сферахъ самое благопріятное впечатлѣніе. Изъ департамента, которымъ онъ управлялъ, приходили бумаги, рѣзко отличавшіяся отъ всѣхъ другихъ бумагъ. Отъ нихъ вѣяло настоящимъ дѣломъ, въ нихъ присутствовало какое-то творческое начало. Да и о самомъ порядкѣ въ канцеляріи Льва Александровича говорили очень много.

То было время, когда явный упадокъ, къ которому пришла страна, въ высшихъ сферахъ склонны были приписывать лѣни и бездѣльничанью чиновниковъ и возлагали большія надежды на «работу и работниковъ».

Левъ Александровичъ развилъ колоссальную работу и это было отмѣчено. На этомъ и сыгралъ Ножанскій. «Работой» ему удалось замазать всѣ шероховатости на имени Корещенскаго и побѣдить всѣ сомнительныя свѣдѣнія, какія о немъ были получены изъ департамента полиціи.

Результатомъ этого было то, что Корещенскій, все еще возившійся съ земской статистикой, однажды получилъ отъ Льва Александровича телеграмму приглашавшую его экстренно пріѣзжать въ Петербургъ.

Въ южномъ городѣ весна быстро перешла въ лѣто. Солнце въ продолженіи дня немилосердно накаляло мостовыя, стѣны и крыши домовъ, а по вечерамъ изъ всего этого исходилъ жаръ, который не смягчался даже влажной прохладой, посылаемой моремъ.

Было душно и казалось, что міровое пространство вмѣщаетъ въ себѣ недостаточно воздуха для того, чтобы люди могли дышать.

Зигзаговь совершилъ уже свое, какъ онъ называлъ, богемское переселеніе на дачу. Онъ дѣлалъ это совершенно особеннымъ образомъ.

Верстахъ въ двадцати отъ города, на берегу моря, гдѣ мирно расположилась нѣмецкая, впрочемъ, почти уже совершенно обрусѣвшая колонія, онъ у простого поселянина нанималъ одну маленькую комнату.