Дмитрий Мамин-Сибиряк - Семейная радость

Старуха Марья Андреевна почти целый день проводила у окна. Ей было уже за восемьдесят, и она плохо слышала, хотя горничные и уверяли противное — что не нужно, так старая ведьма, не бойсь, услышит.

— Давно черти с огнем на том свете ищут, — уверяла горничная Даша, очень бойкая и задорная особа. — В чужой век живет старая карга.

Старуха смотрела на Дашу своими мутными глазами, качала головой и отвечала:

— Ужо вот тебя на том свете черти-то припекать будут…

Когда старуха сердилась, лицо у нее делалось страшным: глаза как-то останавливались, нижняя челюсть отвисала, из-под платка на голове выбивались космы начинавших желтеть седых волос. Сейчас трудно было сказать, была она когда-нибудь красива или безобразна, только крючковатый нос и выдававшийся вперед подбородок говорили о резких, типичных чертах.

Итак, Марья Андреевна сидела у окна и смотрела на улицу. Трудно было бы сказать, о чем она думала и в состоянии ли она вообще о чем-нибудь думать. Впрочем, этим никто не интересовался. Поднималась она раньше всех в доме и этим досаждала прислуге. Потом шла к заутрене — досаждала дворнику; потом приходила из церкви прямо к чаю и досаждала решительно всем, потому что всякому до себя, а эта старуха только мешается. Одним словом, в богатом доме ей не было места, и она это чувствовала. Чуть кто подойдет — она сейчас поднимется и перейдет на другое место.

— Бабушка, да что ты все толчешься! — ворчали на нее. — Даже в глазах рябит…

Если старуха засиживалась на одном месте, когда на нее находило забытье, это еще больше возмущало всех.

— Помилуйте, что она торчит на одном месте, как кукла! Смотреть тошно…

Когда старуха замечала это общее недовольство, у нее делалось испуганное лицо и она старалась куда-нибудь спрятаться, что было не легко, так как семья была большая и все комнаты были разобраны. Нигде не было места Марье Андреевне, и она слонялась по дому, как тень.

Прислуга устраивала ведьме всевозможные каверзы, а когда та жаловалась дочери Елене Федоровне, настоящей хозяйке, то получала один и тот же ответ:

— Какая вы, маменька, странная… Отчего же прислуга делает неприятности только вам одной?.. Вы просто выжили из ума и со всеми ссоритесь… Ведь этак вы всех из дому выживете. Просто согрешила я с вами…

— Вот умру, тогда никому мешать не буду, — ворчала старуха. — Вы все хороши…

Но злейшими, настоящими врагами ведьмы были двое маленьких внучат, которые не давали ей покоя. Детская изобретательность безгранична. Маленький Коля не мог пройти мимо, чтобы не задеть бабушку локтем, а раз даже подставил ей ногу, и старуха пребольно расшиблась. Варя была постарше и по-своему изводила старуху. Подойдет к ней, сделает ласковое лицо и заговорит:

— Бабушка, ах, как я вас люблю!..

— Уйди, змееныш…

— Нет, серьезно… И все вас любят. Жаль только, что вы скоро умрете. Так жаль, так жаль…

— Тебя еще переживу, дрянная девчонка! Назло вам всем буду жить…

От злости голова бабушки начинала трястись, а на губах выступала пена. Это забавляло маленьких инквизиторов, и они устраивали настоящую травлю, так что старуха боялась их больше, чем больших. Несколько раз внучата доводили ведьму до того, что она с яростью бросалась к образу и громко начинала их проклинать. Это выходило уж совсем смешно, и маленькие мучители хохотали до слез.

— Бабушка, милая, прокляни еще немножко… Скоро умрешь, и некому будет проклинать. Ну, еще чуточку…

— И прокляну!.. Всех прокляну, все змеиное отродье… Не будет вам счастья.

Детская жестокость являлась только отражением жестокости больших. Никто не любил старухи, пережившей самое себя, и дети эту нелюбовь довели до открытой ненависти. Все опыты ведьмы найти защиту у Елены Федоровны кончались еще большей неудачей, чем распри с прислугой.

— Если уж вы не можете ужиться, маменька, с детьми, в которых все-таки ангельский образ, значит, и в самом деле вам пора умирать.

— Не избывай постылого, матушка, приберет бог милого, — ворчала ведьма.

— Вот вы всегда так, маменька: сами накликаете беду. Недавно опять проклинали невинных младенцев…

— У, змееныши… — шипела ведьма, страшно ворочая своими мутными глазами. — Мало их проклясть… да.

Надо было случиться так, что и Коля и Варя действительно умерли, умерли от тех безжалостных детских болезней, бессмысленных и обидных, как самая величайшая несправедливость. Еще накануне шалун Коля за общим чаем с удивительной ловкостью отодвинул бабушкин стул, и ведьма полетела на пол, а через два дня он уже лежал на столе в качестве одной из бесчисленных жертв дифтерита. Через пять дней умерла Варя от той же болезни. Обезумевшая от горя Елена Федоровна всю вину свалила на мать.

— Это ваша работа, маменька!.. — повторяла она, ломая руки. — Вот вы их проклинали все… Недаром вся прислуга говорит, что вы в чужой век живете.

Весь дом был против нее, а зять, муж Елены Федоровны, заявил, что не может видеть эту отвратительную старуху. Оставалось еще двое старших детей — женатый сын Василий и замужняя дочь Маня. Они тоже были против бабушки, потому что у них были свои дети, а она как раз накличет беду. Особенно вооружалась Маня. Это была красивая женщина, которая привела в дом красавца-мужа из оголтелых дворян. Она заявила вместе с отцом, что тоже не может видеть ведьму.

— Что же я буду с ней делать? — в отчаянии повторяла Елена Федоровна, начиная держать сторону матери. — Не могу же я выгнать восьмидесятилетнюю старуху на улицу…

— Зачем же на улицу, мама? — сказала Маня. — Никто не гонит, а только можно бабушку устроить иначе…

— Например?

— Мало ли как можно… Нанять комнату в приличном семействе или небольшую квартирку.

— Чтобы все указывали на нас пальцем? Ах, Маня! Этак ты и меня в меблированные комнаты выселишь…

— С вами, мама, нельзя серьезно говорить… У вас сейчас жалкие слова начнутся. Я говорю только о том, что бабушке же было бы удобнее…

— Маня, ты ошибаешься, — с ласковой строгостью сказал ей нахлебник-муж. — Действительно, будут говорить… Одним словом, неудобно, и maman права, как всегда.

Муж Мани был дипломат и во всем соглашался с maman. В данном случае он больше всех ненавидел проклятую старуху и с глазу на глаз настраивал постоянно опеку против нее. Одно уж то, что она ходила в каких-то ситцевых платьях и повязывала по-деревенски голову ситцевым платком, — одно это чего стоило. Приедут гости, люди солидные, а эта кикимора и вылезет.

— Может быть, можно старушку перевести в нижний этаж, — дипломатично советовал он. — Там есть очень милая комнатка рядом с кухней… Старушки любят тепло.