Анастасия Вербицкая - Иго любви

Мать всхлипывала, целуя ее лицо и крестя ее мелкими- мелкими крестиками.

— Будь умница, Верочка! Слушайся мужа… Боже тебя сохрани ему перечить!..

«В чем? Разве я собиралась перечить ему?» — стояло в удивленном лице Веры. А у матери глаза были почему-то круглые, словно испуганные. И Вере почему-то стало жутко. Новая жизнь, конечно… Все по-другому пойдет. Она оглянулась на рыдавшую Аннушку, которая словно хоронила ее, встретила лживую, двусмысленную улыбку Поли.

Сердце сжалось.

В передней, когда барон почтительно наклонился к руке тещи, она прижалась губами к его виску, потом зашептала плачущим голосом:

— Берегите ее! Она такая слабенькая… Она еще совсем дитя.

Барон сконфузился и не нашел ни одного слова в ответ.

Только около четырех часов барон привез к себе на квартиру молодую жену.

И в карете он не обменялся ни одним словом с Верой. Только бережно запахнул ее салоп и тихонько поискал ее ручку в огромной муфте. Но ручка дрогнула — от испуга ли, от неожиданности… Он не посмел настаивать.

Лучинин был прав. Даже новизна положения и понятное при таких обстоятельствах волнение не ослабили ничуть эстетического впечатления от его поэтически-изысканного подарка. Как разубранная невеста, вся в пышных белых, словно кружевных, кистях и гроздьях стояла в огромной кадке в углу гостиной персидская сирень. Она благоухала и ароматом своим как бы благословляла Веру.

— Как пахнет! — восторженно крикнула она и страстно поцеловала цветы. — Как это мило!.. Merci, Николай Федорович…

— Это не я, Верочка… Это Лучинин…

Они вместе нюхали сирень. Потом он нежно взял в свои руки головку жены и поцеловал ее глаза.

— Ложись спать, деточка… Устала, наверное, замучилась… Лизавета, разденьте барыню!

«Барыню?..» — чуть не переспросила Вера и гордо улыбнулась.

— Какая огромная кровать! Да я утону в ней… И сколько подушек! Зачем это?

Барон тихо засмеялся, поцеловал ручку жены и ушел в кабинет. Хотя он совсем не пил в этот вечер, но кровь била в его виски, и сердце стучало болезненно, с перебоями.

«До чего наивна!.. Ничего не понимает… Настоящая «голубица», как пели в церкви…» И вспомнилось ему несчастное лицо Надежды Васильевны, когда, прощаясь с ним в передней, она шептала:

«Берегите ее!.. Она такая слабенькая… Она еще совсем дитя…»

Он разделся, аккуратно стряхнул и повесил на спинку кресла свой мундир и брюки. Денщик стащил с него сапоги, подал ему казанские красные туфли с загнутыми вверх носками и прекрасный шелковый халат, подарок Надежды Васильевны. Закурив длинную трубку с чубуком (у барона их была целая и довольно дорогая коллекция), он отослал денщика и прилег на турецкий диван.

«Женат, — думал он. — Чудно!.. Надо все-таки сестрам написать, обидятся… Да пошлю им портрет Веры».

Он еще не докурил трубку, как его начало клонить ко сну.

Где-то скрипнула дверь. Протопотали босые пятки Лизаветы.

Он открыл глаза и прислушался.

«Разделась… Тоненькая, беленькая, ножки крохотные… Красоточка!..» Опять болезненно стукнуло сердце.

Он бережно отнес на место потухшую трубку, выколотил пепел, задул свечу, запахнул полы халата и вышел. Зубы его стучали, пока он шел через столовую и гостиную.

У двери спальни он передохнул.

Все было тихо. Он вошел на цыпочках и стыдливо. Задул свечу.

Пока глаз не привык к полусвету от лампадки, мигавшей перед большим образом Спасителя в золоченой раме, он стоял, не шевелясь, и глядел на двуспальную кровать, закрытую пышным пологом. Та, которая лежала на ней, не могла, его видеть. Но в большом зеркале он ясно различал тоненькую фигурку.

— Верочка… можно к тебе? — хрипло зашептал барон.

Ответа не было.

«Боится, бедняжка… Как зайчик спрятала ушки под куст и думает, что спаслась…»

Он быстро, ловко разделся и шагнул к кровати. Дрожь пронизывала все его большое волосатое тело. Как хорошо согреться, прижаться к этому тепленькому, прелестному созданию!

Он откинул стеганое атласное одеяло и лег на дорогие, простыни из тончайшего голландского полотна.

Вера не двигалась.

Да она, кажется, спит?..

Тогда он робко протянул руку. И тотчас отдернул ее. Вера действительно крепко спала безмятежным сном юности, плотно завернувшись в свой ватный халатик.

«Черт знает что такое!» — пробормотал барон, отодвигаясь невольно, так враждебно коснулся его тела холодный атлас халатика.

«Разбудить разве?»

Кровь била в виски, сердце как молот стучало в грудную клетку. Приподнявшись на локте, он смотрел на жену. Белый чепчик, завязанный под подбородком, прятал ее каштановые косы и придавал ей совсем детский вид. Слабо темнели брови. Четко выделялся на полотне наволочки гордый профиль. Она тихо и ровно дышала, как будто заснула в своей девичьей комнатке.

«Жалко, — подумал барон. — Пусть спит! Устала бедняжечка… А напугается-то как завтра!.. Надо мне самому пораньше встать…»

Под утро Вера вдруг проснулась от странных враждебных звуков. Ей снилось, что она стоит на лесной поляне, кутаясь в свой халатик. Но ей холодно. Ветер свистит ей в уши. А перед нею мужик с надсадой пилит бревно. Все сильнее, сильнее, все громче и громче…

Она проснулась и села. Лампадка погасла. Рядом лежал барон. Он спал, как камень, и храпел, как возчик.

Вера отшатнулась и спиной ударилась о стенку. Дальше податься было некуда… Оставалось бежать. Как он тут очутился! Зачем пришел и заснул? В этом крылась жгучая обида.

Бесшумная и гибкая, как кошка, Вера шагнула через большое тело барона, выскользнула из кровати и вне себя кинулась из спальни.

Квартира была ей незнакома, но, руководясь инстинктом самосохранения, она миновала комнаты, задела по лицу замычавшего во сне денщика, который спал на ларе, в передней, и ворвалась в темную девичью.

Лизавета вскочила, когда цепкие руки обхватили ее шею. Перепуганная, она закрестилась, собираясь закричать.

— Тише!.. Тише!.. Лизавета… Это я… я… Спрячь меня! Спрячь скорее!..

— Барышня, милая… о чем плачете?.. Господи Иисусе Христе!.. Кто вас обидел?

Сон разом соскочил с нее, когда она разглядела забившуюся в рыданиях Веру. Подоткнув под нее свое тяжелое ватное одеяло из разноцветных кусочков, стоя босая на холодном полу, она утешала:

— Привыкните, милая барыня… Муж ведь… Не чужой… Оно спервоначалу только страшно…

— Как он смел прийти?.. Как он смел?.. Лизавета, я тут у тебя до утра останусь, а завтра запрусь.

Лизавета почесалась и зевнула во весь рот.

— Воля ваша, сударыня… Только это не порядок, чтобы врозь спать… И муж, и мамашенька осерчают…

Она свернулась клубком в ногах Веры и почти мгновенно уснула. Словно на дно канула.

А Веру била лихорадка. Заснуть она больше не могла. От одеяла Лизаветы и от ног ее пахло так тяжко… Вера поднялась, в передней нашла свой салоп и в гостиной легла на диване. Она укрылась с головой. И если б кто прошел мимо, то подумал бы, что салоп брошен на диван.