Наталья Решетовская - Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

Натальей зовут дочь Екатерины Фердинандовны Светловой... И уж ей-то вполне может быть 29 лет - ведь Екатерина Фердинандовна мне ровесница. Не потому ли за все лето она ни разу к вам не приезжала? Не потому ли Александр Исаевич уже не ей, а Шафаревичу хочет передавать Борзовку?.. Быть может, именно эта Наталья и была законспирированной помощницей моего мужа?.. Но тогда как же Светлова-старшая могла бывать у нас на даче, пользоваться моим гостеприимством и ни разу словом не обмолвиться, что мой муж знаком с ее дочерью?.. Или это делалось опять-таки ради конспирации?.. Но от кого? От м е н я!.. И совесть ей это позволяла? И вот только когда будет рассекречена конспиративная помощница Александра Исаевича! Когда он признает ее ребенка своим! Да. Тяжко... Но не буду сейчас думать о Светловой-старшей, буду думать о муже, о том, как ему помочь!..

На станции Нара оставался небольшой промежуток времени между приходом электрички и автобусом, идущим в направлении к нашему дачному поселку. Недалеко, в палатке, купила большущий арбуз. Если вместе пообедаем - он будет на третье. Саня очень любит их.

Я хотела проникнуть на дачу незаметно. День был погожий, солнечный. Муж, скорее всего, сейчас пишет в своем любимом уголке над Истьей. У меня с собой ключи. Войду в дом, наведу порядок, дам всему лад, приготовлю какой-нибудь обед... Если почувствую, что не в силах говорить с Саней может и уеду назад, в Москву, с ним не повидавшись... Впрочем, лучше проглочу еще одну таблетку седуксена, чтобы быть спокойнее, и останусь. Поговорить-то ведь надо!

По легкому колыханию занавесок на окне нашей мансарды я убедилась, что муж на даче.

На терраске не подметено, да и внутри домика заметно запустение. Хотя Александр Исаевич вообще-то аккуратен. Он никогда не забудет, входя, сменить обувь уличную на комнатную. Но подметать, мыть посуду - было не в его правилах. И я никак не могла его к этому приучить. А потому, когда уезжала, оставляла ему в закрытом судочке набор из вилки, ножа и ложек. Стакан был прикрыт, одна тарелка закрывала другую...

Стараясь производить как можно меньше шума, поднялась по внутренней лесенке на второй этаж. С площадки второго этажа, через широкое окно, увидела мужа, который сидел за своим столом, задумавшись. Лицо его было повернуто в мою сторону (меня скрывала тюлевая занавеска) и, насколько можно было видеть издали, показалось мне грустным-грустным. Глубокое чувство жалости к нему охватило меня. Оставаясь невидимой, продолжала смотреть на него... Милый мой! Бедный мой! Как же нам всем быть?.. Я должна, должна сделать над собой усилие и постараться вести себя так, чтобы ему стало легче...

Начала вытирать пыль на его огромном, как бы с альковом, старинном письменном столе. Вспомнилось, как мама хлопотала, переадресовывая этот стол, чтоб он не приехал в Рязань; как я бегала, разыскивая машину, грузчиков на станции Нара; как мы вдвоем с мужем с трудом поднимали его на второй этаж по узенькой лестнице, а он упирался, не верил, вероятно, что это его последнее пристанище... Где он, этот стол сейчас? И кто стирает с него пыль?..

Я еще очень мало успела сделать по уборке, когда снизу услышала голос мужа:

- Кто здесь?

- Это я. Ты зачем пришел? Я не думала тебя тревожить. Хотела лишь навести порядок в доме. Иди работай!

Все же поднялся. Оказывается, затерялась какая-то бумажка. Думал, что она здесь, - за нею и пришел. Его растрогала моя забота. В глазах стояли слезы. Поцеловал руку.

- Я тебе такое сделал, а ты...

Чуть порылся в бумагах в ящиках. Не найдя того, что было нужно, снова ушел.

Однако очень скоро вернулся.

- Рабочее настроение пропало. Пойдем поговорим!

Разговаривали, сидя все на той же борзовской большой скамье.

Я прежде всего сказала о том, что он зря поторопился с последним, главным своим сообщением. Ведь я уже приняла решение: он мог видеть это из той записки, которую прочел, когда приехал в "Сеславино" 6 сентября. Надо было подождать. Посмотреть, что выйдет из моей попытки зажить самостоятельной жизнью, почувствую ли я в ней какие-то преимущества...

Муж соглашался. Сожалел, что не сделал так, не подождал, что слишком сгрудил все...

Я напомнила мужу о нашем с ним давнем споре, по чему судить о поступках людей: по побуждениям или по результатам. Сказала, что единственный раз в жизни я готова нарушить свой принцип. Ведь результат будущий живой человечек. А потому буду стараться не думать о том, что за этим, каковы были побуждения. Я даже постараюсь принять в свое сердце женщину, которая стала ему дорога и с которой он теперь, из-за ребенка, связан неразрывно... Я просила мужа познакомить меня с ней. "Нет, в ее положении волнение может повредить ей. Познакомитесь потом..."

Я сказала мужу, что догадалась, кто эта женщина. Он не сразу, но, в конце концов, сознался, что я угадала верно. Только тут я от него узнала, что Екатерина Фердинандовна - еврейка. (Как это противоречило его устойчивым представлениям о том, каких женщин он не смог бы полюбить!..)

О ней Александр Исаевич говорил хорошо. Она очень деловая, делает ему все, что нужно, и будет верна его ДЕЛУ даже в том случае, если у нее будет другой мужчина. Одним словом, она годится ему в подруги жизни.

- Этим нынешняя ситуация отличается от ситуации 64-го года.

...Т а, ученая, самостоятельная женщина не годилась ему в подруги жизни! Боже мой, что сталось с моим мужем? Неужели он не сознает цинизма своего в подходе к решению жизненных проблем?..

Настроенность, с которой я приехала в Борзовку, не дала мне в тот день сорваться, проглоченные пилюли седуксена удержали слезы. Я была только печальна. Продолжала оставаться настроенной жертвенно, готовой многое, очень многое принять...

Я хотела приготовить обед. Но муж отказался. Зная, что я здесь, он не сможет работать.

- Поедим арбуз, и я отвезу тебя на станцию, - сказал он. Потом мы еще посидели с мужем за его столиком над Истьей. Еще говорили.

- Зачем же ты не давал мне развиваться своим собственным путем? Почему негодовал, когда я читала книги, не тобой рекомендованные?.. Зачем заставлял образовываться литературно по твоим конспектам?

- Да, да... - говорил муж сокрушенно.

- Почему ты препятствовал тому, чтобы я ездила в Москву продолжать музыкальные занятия, говоря, что тебя "вполне устраивает", как я играю?..

- Да, да... - продолжал говорить он раскаяние.

- Смогу ли я теперь, в свои годы, что-то наверстать, чтобы жить своею жизнью и чтобы она была для меня выносимой?..

Еще в тот день муж отозвался и о сыне ее, тогда шестилетнем, как о прелестном ребенке - втором, который ему понравился (после Лилечки!).

И я все это тогда стерпела. Боль была какая-то приглушенная, смягченная тем, что вот мы с ним так хорошо, мирно разговариваем... А ведь, по сути, становилось совершенно ясно, что я - лишняя, лишняя в его жизни. Да и он в тот день, хотя пока лишь робко, без нажима, но все же сказал о... разводе, только о формальном разводе...