Наталья Решетовская - Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

Муж завел "Дениса" и повез меня в Нару. Там, на платформе, до прихода электрички мы продолжали дружелюбно разговаривать. Я сказала ему даже, что рада, что ребенок у него будет от женщины, достойной его...

...И все-таки зачем упустил Александр Исаевич тот момент, когда я была готова принять т у женщину в свое сердце?.. Поделился ли он с ней этой моей готовностью?.. Если да, то почему она не сделала шаг ко мне?.. к женщине, которой она причинила страдания неслыханные и нескончаемые...

Приехав в Москву, позвонила маме в Рязань, обещала ей на днях приехать. Но мой звонок не принес ей успокоения; она записала в дневнике: "В пятницу 18-го Натусик позвонила... Не понравилась мне ее интонация: нервная, неспокойная".

Не пойму, почему-то наше свидание с мужем вселило в меня какие-то иллюзии. Вернувшись в "Сеславино", устроившись в парке, за недавно сооруженным столом, я стала продолжать свой разговор с ним. Пишу листик за листиком. И не затем вовсе, чтобы он обязательно прочел их. Просто не могу отказаться от желания делиться с ним наплывающими мыслями, чувствами... Вот кое-что из них:

"Вспомни октябрь 56-го года. Я, опередив Наташу Б., которая не только не была еще твоей, но, стараясь полюбить тебя, еще не успела этого, все же посчитала и долгом своим, и порывом своим написать ей повинное письмо. И все равно она, еще ровно никаких прав на тебя не имеющая, прислала тебе какую-то книгу назад бандеролью, а на адресе значилось: Солженицыну-Хлестакову.

Теперь еще одна Наташа отнимает тебя у меня. Что она чувствует при этом? Что я для нее?

В письме ты много пишешь о своей вине. Разделяет ли она ее в какой-то мере?... Способна ли о н а вашего ребенка сделать нашим общим ребенком? Знает ли она, что я ради тебя пожертвовала двумя приемными сыновьями, один из которых уже несколько лет назад сделал бы меня бабушкой?..

Способна ли она на это сердцем? Если не сердцем, то способна ли она на жертву какую-нибудь ради меня? потому что это и ради тебя тоже... Ты постоянно пишешь и говоришь, что "не только жизнь, но и совесть дается один только раз". Эта самая один раз данная тебе совесть никогда не успокоится, если мне на старости лет не приведется прислониться к кому-нибудь...

Так что решение твоей судьбы не в моих руках и даже не в твоих. Я вижу единственный выход - обоюдное благожелательство. Но, разумеется, не жизнь под одним кровом. Но - видеться, общаться, быть в курсе дел друг друга, всем любить малыша, и лишь к двум Наташам ты не должен при их обоюдном присутствии выражать своих чувств..."

Словно магнит, притягивает меня к себе письмо мужа, его главное письмо, главнее которого за всю жизнь не получала... Погружаюсь в него. И в душе снова поднимается мятежное чувство. Что ни строка, что ни тезис просятся возражения, просятся ответы. Сначала на самом письме стала записывать, но мысли не умещались там. Лист за листом исписывала. В конце концов родились "Комментарии к письму", которые я даже отпечатала на "Колибри".

Получилось пять тесно отпечатанных страниц! В самом конце я напоминала слова его письма: "Лучший выход - это возвыситься до вечной дружбы ПРИ ЛЮБОМ РЕШЕНИИ... И да не испортим прошлого недостойным поведением сейчас!" И дала такой комментарий: "Думаю, что это сказано неискренне. Лишь при принятии мною одного из твоих решений, а еще вернее - одной, и последней, твоей просьбы - развода, формального развода..."

Когда печатала эти строки, я вдруг совершенно отчетливо поняла, что этого я не могу! А для него именно это становится самым важным. Нет! Ни за что!

4. Во гневе

Мне известно, что 25 сентября мой муж будет у Сусанны Лазаревны. Я решаю, что должна отвести свои "Комментарии" ей и просить передать их Сане.

21 сентября вечером я снова у Теушей. Прочтя "Комментарии", Сусанна Лазаревна произносит решительно:

- Ни в коем случае.

Я ни в коем случае не должна давать их Сане! Да я и сама понимаю, что нельзя с ним вести себя столь прямолинейно. В моих "Комментариях" много упреков: я уличала его в противоречивости, в непоследовательности, в нелогичности, в неискренности, в искажении фактов в его главном письме. Что я вызову в нем этим градом упреков...

Тогда я прошу Сусанну Лазаревну оставить у нее экземпляр, но внимательно его еще раз прочесть. Вобрать в себя то, что в них написано, проникнуться им для разговора с Саней! И... не упрекать, а лишь напомнить ему многое такое, что делает совершенно неоправданным, морально неоправданным развод.

Сама Сусанна Лазаревна, которая была за наш разрыв, поддается моим особенно сильным аргументам. Тем более поддается, что она, живя один год со своим мужем в Рязани, знала мою вторую семью, знала также, какой удар я нанесла моей маме, разрушив эту семью ради Сани. Я лишила ее внуков! лишила на всю жизнь! И вот теперь... Сусанна Лазаревна понимала, что сама я пожертвовала тогда узнанным чувством материнства. Так как же во имя проснувшихся отцовских чувств можно все это сбросить со счета?.. Забыть?..

На следующий день, 22 сентября, я еду в Рязань. Еду в тяжелейшем настроении. К счастью, приехав более ранним поездом, чем меня ждали, избежала встречи меня на вокзале Наташей Радугиной с нашим одним общим знакомым - Николаем Павловичем, да еще с букетом цветов, как они собирались. Не до цветов...

Перешагивать порог квартиры, где, быть может, мне одной, лишь со старушками, предстоит доживать и свою старость - что-то подобно вхождению в свой собственный склеп.

Мое отчаяние вылилось в жестокие слова, обращенные к маме:

- Зачем вы пережили мое счастье?

Немного успокоившись, сказала ей, что повторилась история 64-го года.

Мама записала об этом дне:

"...во вторник 22-го часа в 4 Наташин дверной звонок- передо мной исхудавшая дочурка с перекошенным от нервности лицом... Когда она сказала, как-то сразу выпаливши: "Повторился 64-й год", мне вспомнилось, как в 56-м году, встретившись после ссылки с Саней в Торфопродукте, - она, едва переступив порог, выпалила: "Я вышла замуж за Саню. Это что-то свыше... Это от неба... Это навечно..."

Я была огорошена. Ко всему я была готова; тяжелые дни в Борзовке настраивали меня ко всему, к самой большой трагедии, и все-таки все это было оглушительным ударом.

Она сразу увидела, как я сникла от "приятных новостей", и сейчас же дала мне проглотить пилюльку седуксена.

Я сказала маме, что не обедала, просила покормить меня. Через некоторое время пришла Наташа Радугина. Но мне тяжело ее видеть: она бы тоже смогла так заставить страдать! Я ни слова не говорила с ней, а только играла на рояле без перерыва одну вещь за другой...

Наташа спросила меня, хочу ли я, чтобы к нам пришел Николай Павлович вместе со своим двоюродным братом - музыкантом-теоретиком, преподавателем консерватории? Пожалуй, да. Надо пытаться жить иначе! Пусть будет общество, пусть будут люди, и я - сама по себе, а не просто бледная тень своего знаменитого мужа!