Михаил Погодин - Дьячок-колдун

— А миряне что об нас подумают?

— Чего думать мирянам? Олухи будут бояться, благодарить тебя. Я стану толковать им, коли хочешь, что ты до всего дошел наукою, без дьявольщины, что ты не колдун, а только знахарь, а подчас, где надо, и сам стану явно помогать тебе. Полно кобениться!

— Ин быть так, — сказал со вздохом дьячок, — на тебе руку, только бога — для не введи в напасть меня, грешного.

— Положись в том на кума. — Ладно; теперь слушай: от сего часа перестань выходить в народ, заприся, возьми угрюмый вид, походку, говори суровым голосом, ни с кем не знайся, чтоб к тебе доступа не было, а завтра я скажу тебе, как надо сделать первое дело.

Новые колдуны выпили еще по полстаканчику, оставшемуся в полштофе, поцеловались в укрепление нового своего союза и расстались. Мой дьячок сам не знал, что с ним сделалось, и еще меньше, что с ним сделается.

Между тем на другой день, лишь только занялась заря, как ни души еще не показывалось на улице, пономарь отправился на промысел, на двор к крестьянину Терентью, с намерением угнать его лошадей в потаенное место. Глядь — на его счастье бегут они сами со двора на водопой к реке. Мигом — долой он с себя веревку, которою был подпоясан, вскочил на одну лошадь, накинул петлю на другую и что есть духу по околице в поле и наконец в лес, так счастливо, что никто не увидал его из деревенских. Заехав в самую чащу, привязал он лошадей к дереву, надергал им травы, и домой. — На другой день поутру, как ни в чем не бывалый, является он к Терентью, будто просить четверть муки взаем. У Терентья весь дом в тревоге: муж кричит, бранится, жена плачет, дети прибитые по углам воют.

— Что такое?

— Чего, Тихонович, беда! Кони, что купил на ярмарке, к Миколе, здоровенные, рыжие, пропали.

— Как так? и следу нет?

— Никакого.

— Врешь!

— Вот те Христос! Мои рохли, чтоб вас пусто взяло, — перестаньте реветь, окаянные, — выпустили вчера поутру, рано поднял их лукавый, лошадей на водопой, а сами назад в избу; те и не воротились.

— Да ведь не в первой раз, — застонала из угла девчища, — они ходили одни на реку, отчего ж прежде такой беды не случалось?

— Молчи, я тебя проучу, полоротая!

— Везде ли хорошо искал ты их, Терентий, — не забежали ли они куда в сторону?

— Везде искал, и по лугу, и на поле, и около реки. Вот другой день бьюсь…

— Ты поворожил бы.

— Жена ходила к старухе Степановской, да ничего не узнала в толк: увел какой-то черный, в длинных волосах — вот тебе и только.

— Так я же научу тебя за твою ласку, кого спросить, — сказал пономарь, отведя его к стороне, — …нашего дьячка. Ведь он всю подноготную знает, да говорить не любит много.

— Что ты, Кирило Тихонович, неужли он знает?

— Да так-то знает, что чертям до слез. Молчи только, не моги сказывать никому об этом, отнеси ему крестовиков [5] Крестовик — петровский серебряный рубль (с вензелем в виде креста). десять — он дешево брать не любит — и припасай сена лошадям, которые теперь, чай, отощали. А мне покамест отвесь пудик мучки за благой совет.

Мужик тотчас насыпал ему без весу в мешок, проводил с поклоном со двора — потом в клеть, отпер сундук, развязал узлы, вынул десять крестовиков и к дьячку. — Прямо в ноги.

— Что, свет, тебе надо? — спросил хозяин, уже предупрежденный и наученный накануне ловким своим товарищем.

— Отец — помилуй, пусти души на покаяние.

— Что такое?

— У меня пропали кони. Скажи, где они?

— Да я почему знаю? Ах ты, сиволапый! Как смеешь ты меня спрашивать? Разве я заодно с ворами?

— Вот тебе десять крестовиков. Скажи, Христа ради, ты все знаешь, а я по гроб твоей милости не забуду, — и с сим словом высыпал на стол звонкое серебро.

— Разве для тебя только, Терентий, но смотри, не говори об этом никому, не то — боже тебя сохрани!

— Пусть язык у меня отвалится, если хоть заикнусь кому-нибудь.

Колдун вынес кружку воды, долго шептал над нею, часто сплескивал, ходил около крышки, читал какую-то толстую книгу, скоро, так, что пена у рта показалась, и наконец сказал мужику важным голосом, расстановисто:

— Коней у тебя увел вор в широких рукавах, да не успел еще проводить куда надо. Они стоят теперь в лесу подле прошлогодней засеки, в чаще, у красного камня. Ступай за ними поскорее и заставая, покамест не уведены дальше.

Крестьянин не знал, как и благодарить своего благодетеля, и божился, что ни перед кем рта не разинет, и благим матом в лес. Что же? Кони его стоят привязанные, ведь именно на том месте, как указал дьячок.

— Ах, мои родные! — воскликнул он, приголубливая их, отвязал от дерева и в полном удовольствии повел с торжеством домой, удивляясь про себя с крестными знамениями великому знанию дьячка.

Как ни велико было в беде обещание Терентья молчать, но, избавившись беды, он никак не мог удержаться от того, чтоб не удовлетворить любопытству жены, которая не давала ему отдыха своими вопросами, как нашлись лошади; жена под тайною рассказала о случившемся сватье, сватья куме, и через месяц времени вся деревня шептала уж об удивительном искусстве Григорья Дмитриевича.

Вскоре приходит к колдуну крестьянка, представляя на блюде десяток яиц, три полотенца с кружевами и два рубля медными деньгами.

— Помоги бедной, Григорий Дмитриевич! Нет житья от мужа. Он ходит у меня на работу в Питер и всякий раз, как воротится, бьет меня не на живот, а на смерть. Синие пятна не сходят ни с спины, ни с боков. Насилу отдохну без него к году, а тут он придет опять, и опять молотьба по-прежнему. Нельзя ли, кормилец, как-нибудь приворотить его ко мне?

— Скажи прежде, за что он бьет тебя? Ведь нельзя-таки без причины.

— Сама не знаю, родимый, видно, уж такое счастие на роду мне написано. За всякую всячину придирается — я ему что-нибудь в ответ — слово за слово, а он чем ни п о паде в меня: поленом, ухватом али кочергою — и тем всегда повершится, что я как пласт шарахнусь о земь: насилу водой отольют; — уж хоть бы до смерти когда он ушиб меня, один бы конец. Согрешила, грешная!

— Еще спрошу я тебя вот об чем: не случается ли тебе самой кричать шибче мужа перед тем, как бить он тебя начинает?

— Нельзя же, Григорий Дмитриевич, без этого, — отвечала баба, несколько смутясь, — хочется ведь, чтоб и мои слова не пропали даром.

— Я помогу тебе, Егоровна, ты женщина добрая, и мне жаль тебя; чур, только не забывать помощника: у вас коров много, так ты бы когда маслица, когда сметанки, творожку, молочка…

— Рада, рада, кормилец, всего, что тебе угодно, лишь бы только злодей бил меня полегче.

— На тебе вару настоенного и наговоренного. Как начнет муж твой к тебе придираться, ты отвернись и возьми в рот — как бы сказать тебе — ложки полторы или две и держи во рту до тех пор, как муж кричать перестанет. Если варево у тебя выйдет, приди ко мне опять с поклоном, и я дам тебе ивановской травы для нового настоя. Ты увидишь, недели через две у вас будет лад такой, что любо.