Вячеслав Подкольский - Гастрономы

— А? Что? — густо покраснев, переспросил молодой человек, как будто не расслышал заданного вопроса, и тотчас же выдал себя. — Нет, честное слово, ничего не было, весь вечер дома просидел!

— Так это, значит, не вас певички-то на острове оставили?

— А вы почему знаете?! — побледнел и вытаращил глаза легкомысленный Петунин.

— Да уж знаю! — с хитрой улыбкой уклончиво ответил надзиратель.

— Скажите, Терентий Яковлевич, кто это вам насплетничал? — плаксиво стал приставать молодой человек.

— Ваш же приятель выдал! — смилостивился, наконец, Колесов и весь затрясся от смеха. — Сижу вчера я поздно вечером на балконе, — не спалось что-то, — гляжу: кто-то мимо на извозчике проезжает и кланяется… Присмотрелся хорошенько, податной инспектор. А где же, спрашиваю, мой-то? То есть, про вас, значит. Ведь, вы с ним неразлучны! На острове, говорит, остался. Как на острове? Зачем? Почему? Какое-то, говорит, акцизное злоупотребление раскрыл и попросил нас оставить его одного с двумя понятыми… из певичек!.. Но те, говорит, когда наша лодка стала отчаливать, сбежали от него и успели прыгнуть к нам. Он, говорит, страшно обиделся и сколько мы его ни уговаривали, возвратиться в город с нами вместе не пожелал. Всё-таки, говорит, мы ему полбутылки коньяку оставили, чтобы не прозяб!

После рассказа Терентий Яковлевич долго ещё колыхался от смеха и в заключение укоризненно покачал головой.

— Удивительные языки! Чихнёшь — на другой день по всему городу известно! — возмущённо воскликнул Петунин.

— Ну, ладно, ладно, идите с Богом в канцелярию! — успокоительно махнул надзиратель рукой и подумал: «Так, значит, рассольник и разварная осетрина. А что же на третье? На третье можно дыню или арбуз купить. Это я потом пошлю!» — решил он и, заслышав в канцелярии новый голос, направился туда.

При появлении начальства писцы поднялись с мест и отвесили поклоны. Колесов поздоровался с каждым за руку и обратился к только что явившемуся и протиравшему очки своему старшему помощнику, Рябинину, угрюмому, коренастому брюнету:

— А вы, Матвей Ильич, исполнили ту бумажку, что я вам третьего дня вручил? Уж очень мне надоедают с ней из губернского акцизного управления!..

— Испо-олнил! — раздался резкий, как у чревовещателя, теноровый голос Рябинина, причём он, доставая из портфеля нужную бумагу, вытащил вместе с нею какой-то фотографический снимок.

— Это вы что сняли? — подхватив фотографию, спросил делопроизводитель.

— Это «Мавритания» с задней стороны, а вон и вы выглядываете, — пошутил надзиратель, заглядывая на карточку через плечо Петунина.

— Уж вы скажете, Терентий Яковлевич! — покраснел молодой человек. — У вас непременно, где ресторан, там и я должен быть… Даже обидно, право!

— Да что вы, господа, какой ресторан? — серьёзно возразил помощник надзирателя. — Это то самое помещение в селе Смоленском, которое предназначено для открываемой казённой винной лавки… Здесь гораздо лучше видно, чем на плане… Сейчас вы смотрите общий вид помещения снаружи, а вот вам внутреннее расположение… — с этими словами Рябинин начал вынимать из портфеля карточки, одна за другой, поясняя. — Это вот — самая лавка; это — квартира для продавца; вот дворовые постройки… Жаль только — кладовая у меня не совсем ясно вышла!

Среди снимков нанятого помещения оказалась масса всевозможных других, которые, передаваясь из рук в руки, долго рассматривались с критическими замечаниями всей канцелярией.

Матвей Ильич был упорный фотограф-любитель. Он брал с собой аппарат, когда ездил даже в уезд на ревизии, снимая преимущественно не пейзажи, встречавшиеся по дороге, и не близких, знакомых, или чем-нибудь интересных людей, а, вообще, всё, что относилось к его специальности, как-то: винокуренные заводы, склады, казённые винные лавки и т. п.

— Ну, фотографии! Заводы да склады… Очень интересно! — со смехом сказал Петунин. — Постойте-ка, господа, я поищу у него в портфеле: нет ли там чего-нибудь попикантнее!

Рябинин, услыхав эти слова, обиделся.

— Ничего тут смешного нет! Певиц, извините, из «Мавритании» не снимаю, а только то, что может быть полезным для службы! — резко заявил он и стал вырывать у всех разошедшиеся по рукам снимки.

Взглянув на делопроизводителя, надзиратель нахмурил брови и укоризненно покачал головой, а Петунин, по обыкновению, покраснел и, для вида, сосредоточенно углубился в бумаги.

Чтобы замять неловкость, Терентий Яковлевич поднялся со стула и заявил:

— Не единым делом жив человек, но и всякою пищею… А потому — надо позаботиться о завтраке!

В эту минуту в дверях канцелярии показался веснушчатый молодой человек с непокорно торчащими волосами и рыженькими бачками около ушей, в форменном сюртуке, с шашкой через плечо и с оттопырившимся от множества бумаг портфелем. Это был контролёр Щуровский, гроза всех владельцев винных погребов, трактиров, портерных и табачных лавок, всегда неожиданно являвшийся там, где его не ждали, и непременно открывавший какое-нибудь нарушение акцизного устава, кончавшееся составлением протокола и привлечением виновного к судебной ответственности. Совсем ещё юный, — Щуровский имел не больше двадцати двух лет, — он уже был виртуозом своего дела; казалось, что он так и родился со знанием акцизных уставов, всевозможных инструкций и циркуляров.

Вытянувшись по военному и придерживая левой рукой мотавшуюся шашку, Щуровский неслышной походкой направился к надзирателю.

Заметив на лице контролёра, прозванного в управлении Лекоком, особенное довольство и сияние, один из писцов не без зависти шепнул своему соседу:

— Ну, наш Лекок опять кого-нибудь запротоколил!

— Имею честь кланяться и донести… — как всегда, торжественно-официальным тоном начал Щуровский, расшаркиваясь и изгибаясь перед начальством.

Но Терентий Яковлевич, испугавшись раздутого портфеля с бумагами и считая завтрак более существенным для себя делом, торопливо пожал руку контролёра и сразу охладил его:

— Хорошо, хорошо, потом, теперь мне некогда!

— Что, Пётр Петрович, опять какое-нибудь злодеяние раскрыли? — с явной шуточкой обратился к контролёру делопроизводитель по уходе надзирателя.

Но, влюблённый в свою службу и всецело преданный ей, Щуровский никогда не замечал насмешек. Искренно считая составление протоколов за нарушение акцизного устава высшим назначением человека, он не допускал мысли, чтобы кто-нибудь, особенно из своих же «акцизных», мог относиться в этому скептически, а потому всегда принимал всё за чистую монету и на этот раз также серьёзно ответил Петунину:

— Да, батенька, дело очень значительное!

— Кого же, Пётр Петрович, накрыли-то? — заискивающе-робко поинтересовался писец, назвавший контролёра Лекоком.