Надежда Лухманова - В отцов

На это у неё не хватило сил, значит нет уже той не рассуждающей, слепой, беззаветной любви. Значит, нет! — Она сжала голову руками, постояла минуту и заходила снова, а мысли продолжали работать.

«Но, ведь, у меня и никогда не было к нему этой безумной любви; зато всё моё сердце полно верной, глубокой привязанности, привязанности жены к мужу, которая чувствует себя частью его, кроме того, — я устала. Устала от нелегального положения, от тысячи мелких уколов при найме квартиры, прописки паспорта, договора с прислугой, при каждом новом знакомстве, всё это так пошло и так ужасно тяжело. Нет, или снова быть одной, безо всякой тайны и безо всякой любви выйти на одинокую, холостую дорогу, взять к себе сына и покончить со всей личной жизнью, или быть женой любимого человека, снова стоять на твёрдой законной почве, занимать место в обществе, иметь родных, семью»…

Всё это ясно и много раз высказывала она за это время Столетову, а он понимал только одно, что для того, чтобы обладать этой женщиной, надо было жениться на ней, иначе она от него уходила. Она — это не была Наташа, с её умом, сердцем и страстным желанием определённого смысла жизни, а это была только его любовница, красивая женщина, к ласкам которой он привык, и расстаться с которой теперь он не хотел ни за что на свете. Неужели же он смотрит на этот брак как на плату, которую она требует за продолжение своей любви? Неужели?

Столетов вернулся от Охлопова спокойный и даже весёлый. При первых же словах Наташи, выражавших всё, что она передумала утром, он ласково закрыл ей рот рукой и просил не говорить больше ни о чём.

Мысль жениться была ему слишком нова; при том, зачем было жениться, когда он чувствовал себя счастливым, довольным и женатым. Он и высказал ей, что думал, даже в обидной и грубой форме, а теперь он свыкся с этой мыслью, обдумал и хорошо сознал одно, что жить без неё не может, значит, — нечего и рассуждать… Он побывал у священника и сговорился с ним; так как Охлопов выдал его за бедного студента, то и в цене они сошлись. Через неделю их перевенчают, но теперь, когда он сделал всё так, как хотела Наташа, он в свою очередь, обращается к ней с просьбой: свадьба их останется тайной для его родных до тех пор, пока он не кончит курс; отец его из купцов старого закала, и первое, что может сделать, узнав о его самовольной женитьбе, — прекратить ему высылку денег, а тогда ему нельзя будет и кончить курс. Брак будет уже совершен, и пойдёт глупая бессмысленная канитель… Кончив же курс и получив место, он будет спокойно говорить с отцом, да и тот не может тогда не признать за ним прав на свободу.

С этим поневоле должна была согласиться Наталья Андреевна, и Столетовы весело и дружно принялись хлопотать о свадьбе и о скором переезде в Петербург.

Столетовы приехали в Петербург обвенчанными, и это, как совершенно справедливо предполагала Наталья Андреевна, сразу поставило их в нормальные и спокойные отношения к разным мелким, но в общем очень значительным вопросам жизни.

В гостинице они заняли один помер, не спеша искали квартиру, и через месяц, при чисто женской способности Наташи устраиваться, у них была недалеко от института небольшая, светлая, уютная квартира, обставленная не только комфортабельно, но даже с той изящной роскошью, которую сообщили ей цветы, дёшево купленные на Сенной, и пианино, взятое напрокат.

Мало-помалу у них завязались знакомства не только из студентов, но в первую же зиму у них стали появляться и семейные люди. Наташа, красивая, помолодевшая в атмосфере спокойствия, умевшая с необыкновенным тактом принять, вовремя отдать визиты старшим, быть заразительно весёлой и простой с молодёжью, сделала свой дом сборным пунктом целого кружка.

Никому в голову не приходила разница лет между мужем и женой. Столетову завидовали, в их союзе не было именно того, что губит и подрывает студенческую семейную жизнь: нужды, бесхозяйственности и сцен, вызываемых вспышками ревности, упрёков и ссор по поводу ничего, с такими же бурными, горячими примирениями.

Тем не менее, между Наташей и Степаном Прохоровичем что-то изменилось. Это «что-то» трудно было определить словами, но молодая женщина инстинктивно чувствовали перемену и иногда, оставаясь одна, не могла избавиться от какого-то странного беспокойства. Когда она сидела за роялем, руки её вдруг замирали на клавишах, она опускала на них голову и оставалась так подолгу, точно прислушиваясь и не понимая тот голос, который говорил что-то внутри неё.

В обращении с женою при товарищах и посторонних у Столетова выработался какой-то особенный тон авторитета и покровительства. Все его просьбы, обращённые к Наташе, похожи были скорее на распоряжения, но это не оскорбляло её. Ей даже как будто нравилось, что он выглядит солидным и больше подходит к типу мужа; она спешила извиняться, смеясь, исполняла все его требования и делала всё с той милой грацией, которая молодила её.

Всё изменялось, как только они оставались вдвоём; в вечерние интимные часы, когда закрывалась дверь спальни, и бледный свет большого розового фонаря мягкой лаской обливал прекрасные формы молодой женщины, освобождавшейся от платья, корсета и юбок. Её круглые, белые руки поднимались к голове, вынимая из тяжёлых кос шпильки и гребешки, на стене отражалась её тонкая, стройная тень, напоминавшая греческую амфору, а когда усталые руки падали вниз, а волосы мягкой тёмной волной охватывали плечи, спину, играли кольцами на широких бёдрах, Столетов забывал всё на свете и становился тем же страстным молодым любовником, который когда-то рыдал у её ног, моля о взаимности.

— Ты знаешь, — говорил он ей, — я тебя как женщину так люблю, что мне кажется, если бы мы разошлись, если бы я не видал тебя Бог знает, сколько лет, и потом мы встретились, я опять забыл бы всё и искал только близости с тобой!..

Она смеялась грустно и обиженно.

— Неужели же ты не находишь во мне ни души, ни сердца, ни ума, только одно то, что ты называешь — женщиной?

— Только одно, — отвечал он, — а всё остальное — философия, — и он целовал её руки.

— Значит я тебя только страстью и держу? Ты только из-за этого на мне и женился?

Он продолжал смеяться:

— Только из-за этого; не мог перенести мысли, что ты останешься и, может быть, будешь принадлежать другому.

— Стёпа, но, ведь, это же ужасно, ведь, я могу постареть, подурнеть, захворать?

На всё это он отвечал только смехом, лаской и поцелуями.

Подходили первые каникулы, а значит, и первая серьёзная разлука. Родители не знали ещё ничего, старик, Прохор Степанович Столетов, по-прежнему, высылая деньги, давал сыну практические советы и предостерегал против ловушек; мать, Маремьяна Фёдоровна, составляла тот же «синодик» невест и расписывала их качества и приданое.