Анатолий Рогов - Выбор

И уже через шесть лет после основания обогател настолько, что в восемьдесят шестом вместо деревянной церкви Успения Богородицы там возвели огромный великолепный каменный собор, который расписал знаменитый Дионисий. В самом расцвете сил был мастер, несказанной красоты и волшебства исполнены его фрески с прозрачными, будто неземными, поющими голубыми красками, снежно-белыми, ласково-розовыми. Помогали Дионисию, как всегда, старец-изограф Паисий, два сына да два племянника Иосифа Волоцкого Вассиан и Досифей - иноки, которые позже тоже стали знатными иконописцами и церковными иерархами.

Ни в одном монастыре не было тогда столь богатого и прекрасного собора, стоившего совершенно неслыханную сумму - тысячу рублей.

Собор в Кирилло-Белозерском обошелся всего в двести пятьдесят. На годовое содержание Волоцкого монастыря, включая питание, одежду и прочие нужды братии, уходило сто пятьдесят. А две деревни с людьми и пустошью стоили пятнадцать. Добрый княжеский конь с богатым седлом и уздою - шесть рублей.

* * *

Полно Иосифов устав назывался "Духовная грамота многогрешного и недостойного и худого игумена Иосифа о монастырском и иноческом устроении подлинно же и пространно и по свидетельству Божественных писаний".

Месяцев за пять Денис выучил весь устав назубок - память оказалась крепкой. И жил, существовал уже только по его строжайшим правилам.

Летом и зимой, в погоду и непогодь, на зорях и в кромешной тьме, под ливнями и в лютую стужу всегда одним из первых входил в церковь. Отстаивал, не шелохнувшись, часы и на ногах, и на коленях. Клал в келье сотни поклонов, творя молитвы и не поднимая глаз. В трапезной не слыхивали даже, как он и жует. Послушания и работы выпрашивал самые тоскливые и изнуряющие: месил тесто в пекарне и глину на стройках, таскал в поварню горы дров, копал вместе с работниками канавы для сточных вод и нечистот, чистил выгребные ямы, валил лес. Читал ночами Псалтырь над отпеваемыми в монастыре. Уже носил, не снимая, власяницу. Спал в хилой келье еще с одним послушником прямо на голом полу, безо всякого покрытия и изголовья. Даже самолично изнурял себя голодом, по два-три дня не вкушая ничего, кроме воды, и порой доходило до того, что, прошептав- всенепременнейше прошептав до самого конца! - предсонную молитву, падал ниц уже с закрытыми глазами - уже спал, и нечистый уже не приходил, не терзал его - отступился наконец.

И кроме того, он все же постоянно находил время и расспрашивал всех, кого только мог, о владыке. В первую очередь, разумеется, старцев, знавших его давно: некоторые так чуть ли не всю жизнь прошли с ним вместе и рассказывали охотно, ибо тоже благоговели перед своим редкостным наперсником. И через полгода Денис знал о нем, кажется, уже буквально все. Знал, что у того не было, пожалуй, и дня, когда бы он с кем-нибудь и с чем-нибудь не боролся. И почти всегда побеждал: сначала новгородских и окопавшихся возле великого князя еретиков, потом митрополита Зосиму, потом заволжских старцев-нестяжателей. Сам грозный Иван Васильевич и тот явно его боялся. Потом архиепископа Серапиона свалил и князя Волоцкого наверняка бы одолел, если бы тот вдруг не помер и дело не решилось само собой, но опять же в его, Иосифа, пользу. То есть опять победил!

А ныне с князем-иноком Вассианом бьется, государевым любимцем. Государь запрещает, а он все равно бьется, не отступает. Силища, значит, больше государевой. А если бы он был не прав, разве ж была в нем такая силища, разве ж он не побеждал всегда и во всем, как побеждает!

Эти мысли как будто приподнимали Дениса над грешной землей, наполняли отрадной гордостью, что он тоже теперь близ этого человека, и ему все сильнее хотелось стать к нему еще ближе, получить, перенять от него хоть капельку такой же силы.

Он сумел понравиться хранителю книжной палаты Луке Малому - излил свои восхищения Иосифом! - и тот разрешил ему, послушнику, коим в палату доступ вообще возбранялся, приходить туда скрытно, лучше всего ночами, и читать написанное владыкой. Таких ночей получились десятки, Дениса подчас буквально качало от изнурения, но он одолел все: и огромный его "Просветитель" из шестнадцати слов, разъясняющих основы веры и необходимости слепых послушаний, и давнее "Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков...", и очень красивый, писанный Лукой Малым с киноварными и золотыми заставками его "Сборник - книгу Даниила Пророка", и "Сказание о святых отцах Русской земли, о монастыре Печерском, об Антонии и Феодосии, о Сергии Преподобном и других подвижниках", и "Второе послание на еретиков из девяти слов", писанное великому князю Василию сравнительно недавно против Нила Сорского, Вассиана Патрикеева и иных нестяжателей.

А потом Лука Малой дал Денису и писания князя-инока, который спорил с ним в "Слове ответном", "Слове о еретиках" и "Прениях с Иосифом Волоцким". В "Прениях" так прямо как будто вправду разговаривал с владыкой: слова одного - слова другого, одного - другого. Денис впервые читал подобное. И некоторые слова Вассиана жгли не хуже Иосифовых:

"Яко змей хочешь излить яд на искренних. Но чем ты лучше мирских? Воистину ничем". Развратником истины называл. Про Нила: "Ты, Иосифе, оболгаешь его по страсти яко человеконенавистник!" И наконец: "И сия заповеди презрел еси, Иосифе, гневаясь на нас за истину Божию и закон... Ох, что будет тебе, Иосифе, пред Христом в день судный и с твоими учениками!"

Это про великого-то владыку столь несправедливые поносные слова! Дениса аж трясло от возмущения, и он, конечно, ненавидел написавшего их.

И конечно же, делился со многими тем, что узнавал об игумене, прежде всего, естественно, своими искренними восторгами и благоговением.

* * *

И в конце концов его позвали к Иосифу, и он немало удивился, сколь просторен и наряден был покой в его доме, в котором тот сидел. Стены обиты тисненой зеленой кожей, потолок холщовый, лавки под малиновым сукном, оконницы в синем бархате, в переднем углу иконы в сканых серебряных, золоченых окладах, в драгоценных каменьях, три серебряные цветные лампады, на столе серебряный и медные подсвечники, кресло под владыкой резное, дубовое, с кожей коричневой в сиденье и под локтями.

- Почто много обо мне пытаешь и глаголешь? - был первый вопрос.

- Интерес обуял великий. Ты ж, отче, живой святой!

И грохнулся на колени, подполз и поцеловал полу его рясы над синим сафьяновым сапогом.

Тот, раздраженно кривясь, замахал рукой, чтоб немедленно поднялся.

- Бессовестно льстишь и лжешь!

- Я?! - совершенно искренне удивился Денис. - Ты ж любую лжу насквозь видишь - есть она во мне?

И уставился не мигая в когда-то синие, а теперь сильно поблекшие, мрачноватые старческие глаза своими распахнутыми темно-серыми ясными-ясными, - и, кажется, они поуспокоили Иосифа.