Анатолий Рогов - Выбор

Великий князь взял да вызвал из Новгорода Великого обвиненных в ереси протопопа Алексея и попа Дениса и первого поставил протопопом в Успенский Кремлевский собор, а Дениса попом в свой великокняжеский Благовещенский. И с Федором Курицыным общался намного чаще, чем прежде, как по делам иноземным, так и по многим иным наиважнейшим. Игумена же Волоцкого не принимал совсем, хотя тот добивался встреч не единожды, умолял даже некоторых приближенных к государю бояр посодействовать ему в этом - ничего не получалось...

И тогда неистовый игумен вовсе взъярился: устно и письменно стал обвинять в пособничестве жидовствующим еретикам и в других смертных грехах митрополита Зосиму и многих других из ближайшего окружения великого князя, включая его родственников, - то есть трубил уже о явном его пособничестве и покровительстве нарушителям православной веры и церкви. "Скверный и злобесный волк, - писал он о митрополите. - Одетый в одежду пастыря, саном святитель, а по воле своей Иуда предатель и причастник бесам... Осквернил он святительский престол, одних уча жидовству, других содомски скверня. Змей пагубный, мерзость запустения на месте святе... Свински живя, он поджидает антихриста. Сын погибели, он Сына Божия попрал, похулил Пречистую Богородицу и всех святых, унизил икону Господа нашего Иисуса Христа... Говорит: нет второго пришествия Христова, а святым нет царства небесного; кто умер, тот только до тех пор и существовал, пока не умер".

Про Федора же Курицына снова писал, что тот "таился, как змеи в скважине, и прилежал звездозаконию и многим баснотворениям, чародейству и чернокнижию".

А тот просто читал не только книги духовные, но и философские, древнегреческих поэтов и драматургов, книги по астрономии и многое другое. Знал четыре языка, кроме родного. И великого князя приобщал к такому же чтению.

Тем же, по обвинениям Волоцкого, занимался и постельничий Ивана Третьего тверитянин Федор Карпов, тоже знавший несколько европейских языков, и даже великокняжеская сноха Елена Волошанка...

* * *

От Гурия Никитина Вассиан знал, что прежде нилово место на Сорке было низкое, болотистое. Лес по сторонам дремучий. Мрачное, сырое было место, лишь бобры, выдры, ужи да гадюки жили.

А увидел там по правому берегу большой холм, к лесу пологий, а от него к противоположному лесу широкая земляная плотина устроена, перед которой был обширный водоем с прозрачной холоднющей водой, потому что Сорка - река ключевая. В водоеме полно всякой рыбы, которую тоже хорошо видно. Келья Нила на этом холме. И стоит часовенка. Позади них - банька и сарай, а на плотине нигде прежде не виданная низенькая мельница, колесо которой крутится и шумит и в самые лютые зимы; тогда там все в клубящемся пару и снежно-ледяном куржаке.

И березы уже рослые на холме и на плотине.

Содеяно все руками одного Нила. И высокий холм насыпан руками, и плотина. А земля принесена с изрядного расстояния. Потому что вблизи по берегам земли оказались слабыми, и он отыскал за чащобой овражец с землей плотной, просек туда тропу - и носил корзинами. И сейчас носит, подсыпает. Но уже помаленьку: разок-другой в день сходит, и все. Да больше пяти раз туда за день и не сходишь - тяжело! Начал-то четверть века назад.

Вассиан спросил, сколько же лет ушло, когда он наконец поставил тут келью и перебрался в нее из землянки, в коей жил дотоле в лесу.

Он не ответил, но улыбался.

- Удивляешься, ясный мой, зачем все это отшельнику?

Вассиан кивнул.

- У нас на Руси, - говорит, - настоящего отшельничества прежде считай что и не было. Русские подвижники и праведники если и уходили от мира, устраивали скиты, то только для того, чтобы к ним как можно быстрее собирались насельники и образовалась новая обитель. Преподобный Сергий Радонежский так сделал, наш Кирилл, Ферапонт - да все наши монастыри так основаны, сам знаешь. Дело великое, богоугодное, и вечная им хвала и слава от людей и от Господа Бога.

Но отшельничество - совсем другое: отшельник должен быть один. Совсем один много лет, чтобы никто и ничто не мешало. Иначе душу свою до конца не исправишь и не устроишь, чтобы сделалась кристально чиста и безраздельно Божья, слышала Его и жила только им.

Потому-то я и выбрал столь далекое и худое место, чтобы сюда никого не тянуло и трудно было бы дойти. И даже запрещал первые годы вообще приходить, а без чего вовсе уж нельзя было обойтись, попросил, чтоб клали на середине пути в одно старое дупло - ходил и забирал оттуда. А сам между тем холм уже насыпал, потому что считаю, что подвижничество духовное совсем не обязательно творить самоистязаниями. Изнурять, покорять плоть свою можно и надрывным полезным трудом. Всякий человек вообще, а мнихи, как воинство господне, всенепременнейше и в первую очередь должны сами все устраивать как для души, так и для плоти своей, то есть помогать Отцу своему, давшему им то и другое. По-мо-гать! Все иное - захребетничество и не по-Божьи, не ко спасению.

"Богу бо есмы поспешницы!" - говорил апостол.

И у Екклесиаста помнишь: "Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?"

Но как ни берег свое одиночество, года через два-три с самыми близкими из монастыря иногда уже виделся. Положат в дупло берестяную писульку, что соскучились и беспокоятся, как он тут, а я ответную: приходите, мол, к этому дуплу тогда-то. Посидим, потолкуем. А потом и к себе стал помаленьку водить. И сам письма клал в дупло, чтоб передали или переслали кому в разные края: в Москву, в Новгород было, в Грецию. Иногда про два-три письма разом. А когда опять принялся строить книги, - я ведь в юности, до пострига, был на Москве книгописцем и в монастыре начинал с книгописания, до того как ходил в Грецию и Палестину-то! - дупло тут, конечно, уже не годилось; монастырские стали носить нужные мне книги, тетрадки, харатьи и остальное прямо на Сорку. А следом и всякий иной народ потек: отшельников-пустынножителей-то никто дотоле не видывал, любопытствующих полно.

Полного одиночества, считай, так и не было. Только некоторое время, года три или пять, а потом гляжу, народу становится все больше и больше...

Рассказывает, а у самого радость в глазах уже не плещется, а будто брызжет из них, так он сам-то счастлив, что все так сложилось, так люди ему самому любы и интересны.

- Ну а когда открылось, что мои молитвы помогают, народ повалил так, что случались дни, когда сразу по нескольку приходили, и я уж опять велел проводникам по многу не водить и не всякий день. Но окрестные крестьяне и без проводников добираются.

А на молитвы ведь тоже надо время, и немалое. Ибо каждая должна быть всегда умной, мысленной, сердечной. Не твердить равнодушно или вовсе бездумно заученные еще в детстве взывания и мольбы, не надо даже пения и чтения псалмов - а надо только поверять ему, что в тот миг главное в твоем сердце, что точит, гложет, тревожит, заботит тебя больше всего. То есть воистину открывать Ему сердце и душу свою: беседовать, разговаривать с Ним про себя как с Единственным, кто понимает тебя как никто и непременно поможет.