Юрий Слезкин - Столовая гора

— Ты купил меня своей любовью,— через мгновение произносит она, оправляя оборки своей короткой юбки.— Знаешь ли ты, что это очень дорогая цена. За нее ты можешь потребовать больше того, что я могу дать. Тогда что?

Это было вчера вечером в театре. Она именно так и сказала, желая казаться совершенно спокойной, но он заметил, как сузились ее плечи, а лицо стало беспомощным и жалким, даже под гримом.

Но ведь ей всегда приходится играть — с этим ничего не поделаешь. И она тотчас же подняла голову и сжала губы. Ей предстояла сильная сцена с королем Боэмундом. Любовная сцена с человеком, которого она ненавидит.

А после спектакля, у двери своей квартиры, она закинула Халилу руки за шею, как это делают дети, когда хотят приласкаться к матери, и, глядя близко ему в глаза, сказала:

— Правда, Халил, лучше бы тебе уйти от меня. Ты — здоровый, цельный, светлый, а я — сбитая с толку, ни на что не способная женщина. Я замучаю тебя, вовсе этого не желая. Не думай, что я рисуюсь. Именно сейчас я хочу и могу быть искренней. Все хорошее, что было во мне когда-то, все вытравили последние годы. Мне иногда стыдно смотреть тебе в глаза, и не потому, что ты у меня не первый, а потому, что озлобление, которое оставили во мне другие, часто обращается и на тебя. Ты не можешь себе представить, как до боли ясно я чувствую себя конченой. Может быть, только обида заставит меня жить. И никакая трава не вернет меня на родину, потому что у меня теперь нет родины… Нигде нет… Это страшнее, чем ты думаешь… Я и сама не знала, как это страшно.

Никогда он не слыхал от нее таких слов и такого голоса. Это было в первый раз. Она говорила ему как другу, как самому близкому человеку, может быть, как самой себе. Но разве это меняет что-либо? Он такой, каков есть. И он не совсем дикарь. Нет, кое-что и он может понять. Сколько лет ему пришлось бродить по свету — всматриваться в лица людей, улавливать ту или иную черту, подмечать то или иное выражение. И вот он захотел вернуться к себе в горы, глотнуть свежего воздуха. Но не потому, что там его родина, не только потому. Он слишком далек от того значительного, что совершается сейчас, и слишком близко видит то мелкое, ненужное и умирающее, что копошится с ним рядом. А он не хочет умирать. Он любит жизнь. И теперь больше, чем когда-либо. Он чувствует, как у него растут крылья, когда он думает о ней и о ней.

Вот и сейчас — он может сказать, какого цвета запах, которым он дышит; руками он ощущает форму каждого дерева в этом саду, характер и рисунок каждого листа, каждой травинки.

Ночь эта совсем не черная, как думают все, у кого нет глаз, а глубокого-глубокого зеленого тона, каким бывает лесная чаща. Он свободно может идти вперед и не заблудиться, он чувствует под ногами убегающую вверх тропу — она отсвечивает, как полированная сталь, или нет — как чешуя гадюки, отвечающая скрипом на каждый его шаг.

Вот он протягивает руку вверх, он ищет среди листьев и срывает сливу. Кто помешает ему съесть ее, раз она в его руках, раз она созрела и ждет утра, чтобы упасть наземь?

Вот раздается протяжный свист паровоза — это поезд отошел от станции. В горах повторяется стук его колес, точно со всех сторон торопятся, догоняя друг друга, невидимые поезда. Пусть уезжают. С ними ему не по дороге.

Безлуние, тишина, ночь…

Халил-бек слушает. Потом опускается на колени, щекой прижимается к земле и еще яснее различает лошадиный топот.

Но может быть, это бьется сердце?

Нет. Теперь заржал его конь.

Халил вскакивает и бежит к костру.

Он видит приближающиеся высокие тени, уже стоит рядом, хватает коня за теплую морду, готов поцеловать его.

— Змейка!

Кирим молча прыгает с седла, разнуздывает свою лошадь, потом подходит к Халилу.

— Кирим,— говорит Халил и сам не слышит своего голоса,— почему ты один, а где же…

— Она осталась в городе,— отвечает старик бесстрастно,— она приказала сказать тебе, что больна и не может ехать.

Халил слушает его, но не понимает. Он точно на дне колодца. Холодный пот покрывает лоб. Он сразу ослеп и оглох.

— Повтори, что ты сказал,— шепчет он.

И внезапно, не дожидаясь ответа, нащупывает седло, находит стремя, с силой сжимает каблуками бока лошади.

— Бек,— кричит ему Кирим,— ты не должен этого делать! Подожди утра. С тобою оружие — сними его!

Но воздух холодной струей несется ему навстречу. Назад — в город.

К ней, к ней, к ней…

В комнате у Халила погром. Выдвинуты ящики; рисунки, бумага, письма разбросаны по полу. Малиновая с оранжевыми цветами чадра висит на спинке стула. На стене разлиты красные чернила.

— Целое утро искали,— говорит хозяин квартиры — армянин, все еще не пришедший в себя.— Меня будут таскать? Скажите…

— Да нет, при чем тут вы,— отвечает Ланская,— ступайте себе, успокойтесь. Мы возьмем белье и сейчас же уйдем. Ступайте.

Они сидят посреди комнаты — Ланская и Милочка — и молчат. Почему они здесь? Что им нужно? Что же это такое?

— Белье,— наконец произносит Зинаида Петровна.— Мы, кажется, пришли за бельем. Его нужно будет отнести тотчас же.

И она идет к кровати, снимает одеяло, складывает простыни, берет подушки. На подушке замечает темный волос, короткий волосок, зацепившийся за пуговку. Она снимает его и хочет бросить, делает движение рукой и останавливается.

— Смотрите, Милочка,— говорит она,— видите — волос. Это его волос. Как странно.

Милочка подходит к ней и смотрит на волос, глаза ее ничего не выражают, они прозрачны, до краев полны слезами. Она стоит и смотрит перед собою, потом поспешно отворачивается, идет в угол комнаты, опускается на ковер, съеживается в комок и беззвучно плачет.

Ланская продолжает складывать белье, ищет ремни, выдвигает ящики комода — сосредоточенно и обдуманно собирает необходимые для узника вещи.

— Сегодня,— говорит он ей,— сегодня мы уедем. В два часа ночи Кирим зайдет к Милочке и возьмет тебя с собою. Я буду ждать в саду.

— Хорошо,— отвечает она.

— Вот тебе платье, это праздничный костюм сына моего хозяина — ты наденешь его. Два джигита этой ночью покинут город и уедут в горы.

— Да.

— Ты не боишься? Скажи мне — счастлива ли ты? Ну, хоть немного.

— Да — я счастлива.

— Это самый большой день в моей жизни,— говорит он, и глаза его с ненасытной жадностью впитывают в себя весь видимый мир, все, что вокруг него и еще что-то, чего она не видит.

И она целует его в лоб. Берет его стриженую голову двумя руками и целует. В эту минуту она верит, что все будет так, как он хочет.

И они расстаются. С тем, чтобы больше не увидеться?

Это была их последняя встреча. Нет — не последняя. Нет.

— Милочка,— говорит Ланская.— Вы слышите меня? Милочка, я даю вам слово, что Халил будет освобожден. Я пойду на все. чтобы это сделать. Слышите?