Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Тогда онъ еще не дошелъ до этой мысли; славянское движеніе не казалось еще очень сильнымъ и опаснымъ; и не всѣ послѣдствія его можно было предвидѣть; церковнаго разрыва еще не было у насъ съ болгарами; а турки были въ то время гораздо суровѣе и смѣлѣе 84…

Тогда политическая мысль была труднѣе и запутаннѣе для такихъ людей, какъ Несториди, и единомышленниковъ его.

Однако онъ возразилъ на краснорѣчивыя рѣчи Дели-Пе́тро очень обдуманно, тонко и глубоко, хоть и съ односторонностью.

— Если русскіе, — сказалъ онъ, — имѣютъ въ себѣ тѣ два свойства, о которыхъ вы говорите, рѣдкую личную доброту и государственную строгость… то это-то и есть наше величайшее несчастіе. Они все возьмутъ! Иго ихъ будетъ легче всякаго другого ига, и нашего имени греческаго не останется…

— Греческое имя пропасть не можетъ! — съ жаромъ перебилъ Исаакидесъ. — Греки сохранились подъ нѣсколькими вѣками такого ужаснаго и дикаго ига, что имъ больше нечего бояться за свое будущее…

Несториди усмѣхнулся презрительно и, не возражая ему прямо, продолжалъ свою ясную и твердую рѣчь, въ которой каждое слово рѣзало какъ алмазъ:

— Греческое имя погибнетъ безслѣдно подъ давленіемъ стомилліоннаго славянства. Дружеское давленіе единовѣрцевъ опаснѣе вражескаго ига мусульманъ. Мусульмане не сливаются съ побѣжденными; они лишь одну частъ ихъ претворяли прежде въ себя насиліемъ, посредствомъ обращенія христіанскихъ дѣтей въ янычарство, посредствомъ пропаганды, очень рѣдко удачной, посредствомъ браковъ съ христіанскими дѣвицами, которыхъ дѣти тотчасъ же и отдѣлялись вовсе отъ родной націи, ихъ мать произведшей. Черта разграниченія оставалась глубока и понятна всякому. Но славяне? Но русскіе? Они будутъ ходить въ одну церковь съ нами, они какъ Бунинъ будутъ сами съ лопатой строить наши храмы; они будутъ вѣнчаться съ нашими дочерьми; они добры и ласковы; а начальство ихъ строго и искусно…

— Грекъ хитрѣе русскаго, — сказалъ Исаакидесъ.

— Да! Но Россія несравненно мудрѣе Греціи, братъ ты мой! — возразилъ Несториди. — Мы всѣ, разъ освободившись отъ турокъ, не хотимъ терпѣть никакихъ стѣсненій… И я первый таковъ. Мы всѣ аристократы, и каждый изъ насъ хочетъ быть первымъ. А въ Россіи люди покорны, и машина государства идетъ твердо и спокойно, раздробляя въ прахъ предъ собою все, что́ противится ей.

Дели-Пе́тро, который во время этого спора глупаго Исаакидеса съ умнымъ Несториди, сидѣлъ и наклонялся то туда, то сюда, приставляя руку къ уху своему и стараясь не проронить ни одного слова ихъ, всталъ тогда, взялъ шляпу, трость свою и сказалъ:

— Прежде чѣмъ пожелать доброй ночи гостепріимному хозяину, я требую еще одного слова… Выслушайте меня. Греки пропасть ни въ какомъ случаѣ не могутъ! Они вступили на историческое поприще еще за тысячу пятьсотъ какихъ-нибудь лѣтъ до Рождества Христова, и съ тѣхъ поръ ничто великое не можетъ свершиться безъ нихъ. Итакъ, возвращаясь къ русскимъ и къ ихъ всемірному владычеству, я скажу вотъ что́. Кто-то изъ французовъ сказалъ: «Opposez-vous au mouvement, il vous écrase; mettez-vous a sa teste , vous le dominez». Итакъ русскіе — великая завоевательная нація. Она завоевательна даже иногда вопреки себѣ. Она изъ семи-восьми милліоновъ, съ которыми началъ Петръ Великій, почти не замѣчая сама того, возросла въ теченіе двухъ вѣковъ до семидесяти и болѣе. Пораженная, хотя и со славою, но все-таки пораженная въ Крыму, она пріобрѣтаетъ Кавказъ и Амуръ.

Россія должна расти даже вопреки себѣ. Нравится ли намъ, грекамъ, это или нѣтъ, она возьметъ Константинополь. Большому дому нужна большая дверь! Но эта аристократическая, завоевательная нація не способна къ развитію наукъ и искусствъ… У нея нѣтъ великихъ философовъ и поэтовъ… и знаменитыхъ во всемъ мірѣ художниковъ и ученыхъ… У нея есть вотъ какіе люди: великіе политики и полководцы… Но гдѣ у нихъ лордъ Ви́ронъ ? где у нихъ Платонъ и Сократъ? Гдѣ у нихъ о́ Не́втоносъ , о́ Ло́ккосъ ?.. Вотъ назначеніе грековъ въ средѣ славянскаго океана: флотъ, торговля, искусство…

— Пусть будетъ и по-вашему, — сказалъ Несториди, провожая его въ прихожую…

— Что́ за дьяволъ! — вскрикнулъ вдругъ Дели-Пе́тро. — Теперь я вижу, что забылъ фонарь мой… И посадятъ меня турки въ кулукъ 85безъ него. Что́ мнѣ дѣлать!

Тогда я сказалъ ему:

— У меня есть фонарь, господинъ мой, не угодно ли, я васъ провожу?

Хаджи-Хамамджи горячо поблагодарилъ меня, и мы вмѣстѣ хотѣли уйти. Но Несториди спросилъ у меня:

— А Бреше? Ты былъ въ консульствѣ. Что́ тамъ дѣлается?

— Да, да, — подтвердилъ Хаджи-Хамамджи и поспѣшилъ подставить мнѣ ухо.

Я сказалъ, что все прервано съ Бреше, что я самъ переписывалъ даже циркуляръ, наконецъ разсказалъ и о томъ, какъ г. Благовъ не распечаталъ конверта француза.

Всѣ помолчали и переглянулись.

— Это хорошо! — сказалъ Несториди.

— Радуюсь, душевно радуюсь! — воскликнулъ Исаакидесъ. — Радуюсь за твердость благословенной нашей Россіи! Радуюсь!

А Хаджи-Хамамджи подумалъ, подумалъ и, обращаясь къ обоимъ собесѣдникамъ, весело сказалъ:

— Что́ же это? Я хочу видѣть этого человѣка… этого Благова… Посмотрѣть, Бунинъ онъ или не Бунинъ… Велико-Росскій или Малый-Росскій ? А? Вотъ мнѣ что́ любопытно! Вы сведете меня къ нему завтра?

Несториди отвѣчалъ, указывая на Исаакидеса:

— Вотъ человѣкъ русской партіи. Онъ сведетъ. Да и одни итти можете.

Послѣ этого мы простились и ушли вмѣстѣ съ Хаджи-Хамамджи. Дорогой онъ разспрашивалъ меня очень любезно объ отцѣ моемъ и о матери, и о гимназіи, и сказалъ мнѣ, что онъ въ Эпирѣ въ первый разъ и что Эпиръ ему больше нравится, чѣмъ Ѳракія и Македонія.

— Да, — отвѣчалъ я ему, — особенно у насъ въ Загорахъ всѣ люди очень умны.

— Загоры ваши — слава нашего греческаго племени. Сулія — слава воинская; Загоры — слава умственная и торговая, — сказалъ онъ.

У дверей церкви св. Марины мы простились; я просилъ его взять до завтра мой фонарь и принести его въ русское консульство, «въ которое я на-дняхъ совсѣмъ перейду по величайшему желанію самого консула», — прибавилъ я.

— А, — сказалъ Дели-Пе́тро, принимая отъ меня фонарь и смѣясь, — такъ вотъ почему учитель сказалъ, что вы погрузились совсѣмъ въ потокъ панславизма. Не бойтесь. Это ничего. Вы воспользуйтесь всѣмъ, что́ нужно вамъ отъ русскихъ, и вынырните опять эллиномъ… Каподистрія развѣ не остался лучшимъ изъ грековъ? А? Не бойтесь… Грекъ и растяжимъ, и крѣпокъ какъ сталь!.. Понимаете?.. Покойной ночи вамъ, мой добрый!

И, пожавъ мнѣ руку, любезный купецъ ушелъ съ моимъ фонаремъ.

Было уже около одиннадцати часовъ ночи, ибо разговоръ у Несториди продолжался долго. Наконецъ я рѣшился ударить въ дверь раза два не громко… И, къ стыду и удивленію моему, самъ священникъ, пройдя черезъ весь дворъ по снѣгу, отворилъ мнѣ дверь.