Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

— Выпьемъ вмѣстѣ, мой бей, еще рюмку раки́ , — говоритъ онъ имъ теперь. — Подайте намъ съ беемъ еще раки. Слушай, мой бей, ты не говори впередъ, что ты «турокъ», турокъ слово грубое и обидное даже. Не говори просто: «я мусульманинъ», ты говори: «я юнанъ 18, я эллинъ, но не христіанинъ эллинъ, а чтитель правовѣрнаго Ислама». Вотъ ты что́. Гдѣ въ васъ осталась старая турецкая кровь? Со времени того, какъ вы къ намъ пришли, вы переродились; гаремы ваши были сначала полны гречанками, грузинками, черкешенками прекрасными. Таковы ли были ваши грубые предки, каковы вы теперь? У васъ теперь благородныя европейскія лица, у васъ теперь тонкій умъ и политическая мудрость. Это въ васъ течетъ кровь вашихъ матерей. Грузинки, черкешенки, ты скажешь, не гречанки. Но развѣ ты не знаешь, мой бей-эффенди, что Кавказъ былъ наполненъ колоніями грековъ и римлянъ? Развѣ ты не знаешь, что западные черкесы европейской породы, не знаешь, что въ древности нашъ грекъ Язонъ съ паликарами ѣздилъ въ Колхиду, то-есть, именно въ эту Грузію, за золотымъ руномъ. Выпьемъ еще за султана и за твое здоровье, бей-эффенди, мой милый. Да, ты сынъ Ислама, я поклонникъ Христа, это все равно… Государству нѣтъ дѣла до вѣры; пустъ мы оба будемъ юнаны по роду и племени. Вамъ безъ нашихъ торговыхъ способностей и намъ безъ вашей, нынѣ столь умѣренной, но твердой власти, не устоять намъ отдѣльно противъ общихъ враговъ.

Турки хвалятъ его и смѣются радостно, слушая его новыя для нихъ рѣчи.

Вѣрятъ ли они ему или нѣтъ?

По мѣрѣ того, какъ я подрасталъ, я началъ меньше бояться Несториди и больше сталъ любить и уважать его.

Я видѣлъ, что и онъ любитъ меня больше всѣхъ другихъ учениковъ своихъ. Нельзя сказать, чтобъ онъ хвалилъ меня въ глаза или какъ бы то ни было ласкалъ меня. Нѣтъ, не для ласковости былъ рожденъ этотъ человѣкъ; онъ смотрѣлъ и на меня почти всегда, какъ звѣрь, но я уже привыкъ къ его пріемамъ и зналъ, что онъ любитъ меня за мою понятливость.

Иногда, глядя на мою стыдливость и удивляясь моему тихому нраву, онъ говорилъ моей матери при мнѣ, съ презрѣніемъ оглядывая меня съ головы до ногъ:

— А ты что́? Все еще спишь, несчастный?.. Проснись, любезный другъ! Мужчина долженъ быть ужасенъ! Или ты въ монахи собрался? Или ты дѣвушка ни въ чемъ неповинная?

А когда мать моя спрашивала его:

— Довольны ли вы, господинъ Несториди, нашимъ бѣднымъ Одиссеемъ? Хорошо ли идетъ дитя?

Несториди опятъ съ презрѣніемъ:

— Учится, несчастный, бъется, старается… Умъ имѣетъ, фантазіи даже не лишенъ, но… что́ жъ толку изъ всего этого… Учитель какой-то, больше ничего! Въ учителя годится…

— Все вы шутите, — скажетъ мать, — вѣдь вы же сами учитель… Развѣ худо быть учителемъ?

— Честенъ ужъ очень и отъ этого глупъ, — съ сожалѣніемъ говорилъ Несториди. — Ты понимаешь ли, несчастный Одиссей, что мужчина долженъ быть деспотомъ, извергомъ ужаснымъ… Надо быть больше мошенникомъ, Одиссей, больше паликаромъ бьпъ! А ты что́? дѣвица, дѣвочка… И выйдетъ изъ тебя учитель честный, въ родѣ меня… больше ничего. Развѣ не жалко?

— Когда бы мнѣ Богъ помогъ, даскалъ мой, — отвѣчалъ я ему тогда, — вполовину быть тѣмъ, что́ вы есть, я бы счелъ себя счастливымъ!

— Браво, дитя мое! — восклицала мать. — Дай Богъ тебѣ жить. Умно отвѣчаешь!

— Лесть! — возражалъ съ презрѣніемъ Несториди. — Ты хочешь мнѣ этимъ доказать, что́ умѣешь и ты быть мошенникомъ?.. И то хорошо.

Но я видѣлъ, что онъ былъ утѣшенъ и радъ. Подъ видомъ презрѣнія и шутокъ Несториди долго скрывалъ свою мысль — дѣйствительно приготовить меня на свое мѣсто учителемъ въ наше село Франга́десъ. Онъ надѣялся скоро получить мѣсто при янинской гимназіи. Его Хронографія Эпира, Сборникъ эпирскихъ пословицъ и статьи о Валашскомъ племени въ Эпирѣ и Македоніи , гдѣ онъ доказывалъ, что это многочисленное, энергическое и даровитое племя полукочующихъ пастырей должно войти неизбѣжно въ теченіе эллинскихъ водъ, — всѣ эти труды его обратили на себя вниманіе ученыхъ людей въ Аѳинахъ и Константинополѣ, и оставаться ему вѣчно сельскимъ учителемъ въ Загорахъ было невозможно.

Ожидая своего отъѣзда изъ родного села, которое онъ всею душой любилъ, Несториди мечталъ передать школу въ добрыя руки. Видѣлъ мой тихій и серьезный характеръ и думалъ, что и въ 17—18 лѣтъ уже буду годенъ въ наставники, что въ помощь мнѣ можно будетъ взять другого учителя и, наконецъ, что священникъ нашъ Евлампій будетъ имѣть сверхъ того присмотръ за школой.

Онъ часто говорилъ, что меня надо отправить въ янинскую гимназію года на три. А потомъ, съ Божьею помощью, возвратить меня въ Загоры и дать мнѣ дѣло, сообразное съ моими наклонностями.

— Во всякомъ случаѣ, — утверждалъ Несториди, — не слѣдовало бы Одиссея слишкомъ рано въ торговыя дѣла вмѣшивать. Торговля, конечно, душа и кровь народной жизни въ наше время; но съ одною торговлей не могутъ преуспѣвать и двигаться впередъ національныя силы. Торговля и одна торговля неблагопріятна для развитія высшихъ умственныхъ способностей.

Онъ продолжалъ попрежнему шутить надо мной:

— Совсѣмъ не мошенникъ этотъ юноша, — говорилъ онъ моей матери. — Что́ онъ за купецъ? Купецъ долженъ быть умный, хитрый, интриганъ, чтобы головы не терялъ, чтобъ и совѣсти не было… Вотъ этотъ купецъ! А онъ дуракъ у васъ, очень добръ и честенъ. Ему въ учителя бы хорошо. Вотъ какъ я. Что́ ты открылъ огромные глаза на меня и смотришь?.. Э, здравствуй, братъ! Чего не видалъ? Видите, какой онъ у васъ тяжелый и толстоголовый. Болгарская, а не эллинская голова, я вамъ скажу. Глядя на тебя, человѣче мой, даже противъ воли панславистомъ станешь; скажешь: и правда, что въ Загорахъ течетъ не эллинская наша кровь! Вотъ и горе намъ чрезъ тебя…

Шутками и шутками, понемногу пріучалъ онъ мать къ той мысли, чтобы меня учителемъ оставить въ Загорахъ, хотя бы не навсегда, а на нѣсколько лѣтъ.

Матери эта мысль стала нравиться; она со слезами вспоминала о томъ, что ей придется со мной разстаться, и примѣръ столькихъ другихъ эпирскихъ матерей, которыя разстаются точно такъ же съ сьновьями, мало утѣшалъ ее.

— Онъ у меня единородный, — говорила мать. — У другихъ много дѣтей.

Старушка Евге́нко спорила съ ней; она была крѣпче ли сердцемъ, на горе ли позабывчивѣе — не знаю.

— Такъ написано загорцамъ, Эленко́, — говорила она матери. — Такъ имъ написано, чернымъ и несчастнымъ. У Бога такъ написано. У меня сынъ мой, первый твой мужъ, не былъ тоже единороденъ, глупая ты! Э, умеръ! Господи, спаси его душу. А Богъ тебя мнѣ послалъ, чтобы за мной смотрѣла.

— Велико утѣшенье! — отвѣчала моя мать. — Велико мое смотрѣнье за тобой… Ты за мной смотришь, а не я за тобой. Мое смотрѣнье — на диванѣ сидѣть да чулки вязать, а ты сама виноградники роешь. Такого для себя утѣшенья, какое я для тебя — подъ старость не желаю. Мы до сихъ поръ все еще твой хлѣбъ ѣдимъ, а не ты нашъ…