Пантелеймон Романов - Русь (Часть 1)

- Давай свой стакан, - коротко сказал ему Валентин.

Федюков махнул рукой и покорно подставил стакан.

- Где я ни бываю, я везде пью, - сказал Валентин. - Уметь пить это великое дело. - Он вдруг серьезно посмотрел на Митеньку и сказал:

- Вот ты не умеешь пить, это не хорошо. Когда пьешь, находишь свободу, которой в жизни нет.

- В этой убогой жизни, - поправил Федюков, приподняв палец, и крикнул: - Верно! - Он выпил и крепко ударил по столу опорожненным стаканом.

- Ну, выпьем за мое переселение на Урал, - сказал Валентин и, кивнув в ту сторону, куда ушла баронесса, прибавил: - Она боится, что приедет ее профессор. Может быть, придет время, когда женщина ничего не будет бояться. Итак...

Гости встали и подошли чокнуться к Валентину и пожелали ему счастливо добраться до священных берегов озера Тургояка.

- Поедем со мной... - сказал Валентин, положив руку на плечо Митеньки. - Будем жить среди глухих лесов, где-нибудь в скиту, где живут совсем нетронутые культурой люди - моло-дые скитницы и мудрые старцы. А кругом необъятная вечная лесная глушь, где нет ни городов, ни дорог. А здесь тесно...

- Верно, тесно! - с жаром подхватил Федюков, глядя на приятелей с поднятым в руке стаканом.

- И женщины здесь не такие, первобытности нет, непочатости, Федюкову нельзя, он связан, а тебе можно.

- Да, увы, я связан, - отозвался как эхо Федюков. - А какие силы! прибавил он, ударив себя ладонью по груди. - И на что они уходят? Ни на что. Раз в корне отрицаешь всю действительность, которую всякий порядочный человек с героизмом в душе обязан отрицать, то куда их приложишь? К будущему, которое еще не наступило?

- "Тесно!" Какую великую истину сказал ты, Валентин.

У Митеньки Воейкова приятно закружилась голова от выпитого вина, и ему хотелось встать и пожать руку Федюкову, сказавши ему при этом, что хотя он и не живет более такими мыслями, но жил ими и понимает их. Но вдруг он вспомнил, зачем он, собственно, пришел.

- Валентин, - сказал он, - я тебе принес то, что ты просил, а у меня тогда случайно не было с собой - денег.

- Каких денег? - сказал Валентин.

- Да ты же просил.

- Зачем деньги... Мне не нужно никаких денег.

Митенька в душе даже обрадовался, что, по крайней мере, он сможет теперь отдать Житни-кову долг без всякой задержки. А тот, наверное, уж думал про себя, что этот дворянчик загово-рил его, вытянув деньги, и теперь не отдаст.

- Отдай вот ему, - сказал Валентин, беря бумажки из рук Митеньки и равнодушно передавая их Федюкову.

Митенька, не успев опомниться, выпустил бумажки из рук.

- Спасибо, - сказал с чувством Федюков, - считайте за мной, а я вам завтра же отдам. Вот вам образчик действительности, - сказал он, протягивая к Валентину и Митеньке бумажки, которые хотел было положить в карман, - что такое для меня деньги? Ничто. А приходится из-за них терпеть. И так во всем. Счастливый ты, Валентин, что уезжаешь к вечной природе, где нет действительности и, следовательно, пошлости. Я не могу без содрогания подумать, что мы пьем в последний раз и через восемь каких-нибудь дней...

- Через семь, - поправил Валентин, - сегодняшний можно не считать.

- Что через семь каких-нибудь дней мы проводим тебя на неизвестный срок. Ты замеча-тельный человек, Валентин, - сказал Федюков торжественно и чокнулся с Валентином.

Проговорили целый вечер, сидели до двух часов ночи, ужинали, пили и все говорили.

Вдруг Валентин встал, уже несколько покрасневши от выпитого вина, и, сделав жест чело-века, что-то вспомнившего, куда-то пошел.

- Куда ты? - спросил его Федюков.

- Хочу послать за Авениром.

- Да зачем он тебе непременно сейчас нужен?

- Вот ему непременно с ним нужно познакомиться, - сказал он, кивнув в сторону Мите-ньки и посмотрев на него, несколько пригнув голову, как смотрит доктор через очки на больно-го, внушающего опасения и требующего принятия немедленных мер.

- Ради бога, не нужен он мне совершенно, - сказал испуганно Митенька при мысли, что если приедет еще этот Авенир, тогда и вовсе вовек не выедешь отсюда.

- Все равно завтра поедете к нему, - сказал Федюков, - что ночью беспокоить людей по пустякам.

- Пустяков на свете вообще нет, - сказал Валентин, - а жизнь и есть беспокойство, - но все-таки успокоился и сел в кресло. - Я очень рад, что тебя встретил, - сказал он, пристально, точно стараясь побороть нетвердость взгляда, всматриваясь в Митеньку.

- Может быть, не нужно этой жалобы, - сказал нерешительно Митенька, главное, что я принципиально против нее, и в своей беседе с народом я дал слово не возбуждать дела.

- Какой жалобы? - спросил Валентин, наморщив лоб.

- На мужиков...

- Нет, это я тебе сделаю.

- А вот и солнце! Пойдем сюда, - сказал Валентин, широко распахнув звонкие стеклян-ные двери на балкон.

Федюков, уже совершенно захмелевший, поплелся за приятелями.

- Жалоба твоя чепуха и мужики чепуха, а вот это - главное! - сказал Валентин, указав широким и свободным жестом на картину, расстилавшуюся перед ними.

Лощина под усадьбой дымилась от утренних паров и вся блестела от обильной росы. Под лесом длинной полосой синел дымок от покинутого костра. Направо, вдали, среди моря белого тумана, расстилавшегося над лугами, сверкало золото крестов дальних городских колоколен. Над ближней деревней сизыми столбами поднимался дым из труб. И сосновый бор уже заго-рался своими желтыми стволами от первых лучей румяного солнца.

- Вот в чем истина, Федюков! - сказал Валентин. - А все остальное чепуха. Ларька, закладывай лошадей!..

XXIII

Что может быть лучше поездки на лошадях ранним, ранним летним утром!.. Везде еще утренняя тишина, свежесть и прохлада. В деревнях только что закурились печи, и дым прямыми столбами поднимается кверху в тихом свежем воздухе. Над сонной рекой клоками плывет у кустов над водой туман. Луга еще спят, и бесконечный простор их покрыт утренней дымкой синеватого тумана и испарений после теплой ночи.

Показалось солнце и брызнуло румяными лучами на деревенскую церковь и на верхушки деревьев, неподвижно стоящих в утренней прохладе и тишине.

На широком просторе ясно виден синеющий в сумрачной тени лес над рекой, рассеянные по берегу убогие деревни со столбами дыма. А там широкой лентой, извиваясь на пригорках и лощинах с бревенчатыми мостиками, без конца уходит вдаль большая дорога.

Люблю ширину и безмерный простор русской большой дороги с ее старыми уродливыми ракитами или широкими кудрявыми березами по сторонам, с ее бесчисленными прорезанными колеями, заросшими низкой кудрявой травкой.

Люблю ее полосатые версты, и убогие мосты, и большие торговые села с их кирпичными избами, двухэтажным трактиром с коновязями около него и грязной разъезженной дорогой.

Люблю короткие остановки у водопоя под горой, где над колодцем стоит бревенчатая рубленая часовня с покривившимся крестом и иконой за решеткой. Прозрачная студеная ключевая вода вечно льется из трубы в корыто и играет по камням в ручье, от которого идут радуги по стенкам поросшего мохом корыта.