Борис Зайцев - Земная печаль

— Да, хотелось, хотелось.

Он говорил рассеянно, будто это совсем не нужно было.

— Какой вы… странный человек, — сказал Христофоров.

— А что, — спросил Никодимов довольно безразлично, — выживет Ретизанов?

Христофоров ответил, что#опасности нет.

— Все это необыкновенно глупо, — задумчиво произнес Никодимов, — как и очень многое в моей жизни. Я бы не весьма пожалел, если бы убил его, но и то, и другое было бы совершенно ни к чему. Бес–смы–сли–ца! — раздельно выговорил он.

Дверь из соседней комнаты отворилась; оттуда вышел в шелковом халатике, завитой, со слегка подкрашенными глазами юноша, бывший на дуэли.

— Дима, — сказал он, — затопи ванну. А то я до театра не успею одеться.

Никодимов заторопился и побежал в маленькую комнатку рядом с прихожей.

— Постоянной прислуги здесь нет, — зевая, сказал юноша. — Приходится самим возиться. Ах, да, — вдруг оживился он, — как страшно было тогда! Я думал, что Диму убьют. Но этот господин совершенно не умел стрелять.

Потом он заговорил о балете, осуждал Веру Сергеевну, о Ненароковой отозвался кисло. Вспомнил, как занятно было в Париже, два года назад, на русском сезоне.

— Мы и теперь собираемся в Париж, но Дима должен выиграть, и взять отпуск. Или там без отпуска, мне все равно. Дима ленив. Все обещает выиграть… и вечно мы без денег. Впрочем, вот взгляните, он мне подарил.

Юноша показал на пальце перстень с тонкой и прозрачной камеей.

— Это голова Антиноя [246] Согласно преданию, Антиной (? —130), любимец римской императора Адриана (76–138), в религиозном экстазе (либо в припадке меланхолии) бросился в Нил и утонул; император обожествил его после смерти и воздвиг в его честь множество статуй, алтарей, посвятил ему храм, на месте катастрофы построил город Антинополис, его именем назвал созвездие в Млечном Пути. Церковь боролась с культом Антиноя. , — сказал он. — Император Адриан любил одного юношу, Антиноя. Во время прогулки по Нилу тот утонул. A–а… Император был страшно огорчен и велел обожествить Антиноя. На его вилле… знаменитой, под Римом, было найдено множество статуй, и бюстов… а–а… юного бога. Вам нравится?

Он снял перстень и поцеловал камею.

— Очень мило.

И с тем же ленивым и несколько покровительственным видом, с сознанием изящества, превосходства, поплелся брать ванну.

Христофоров встал и подошел к окну. Еще более, чем от Ретизанова, была видна отсюда Москва, облекавшаяся, в глубине улиц, в синеватый сумрак, и красневшая в закате верхушками домов. Купола золотели. Та же пестрота красного кирпича, зеленых садов, острых башен и колоколен Кремля, дальних труб на заводах. Темнели Сокольники. За Кремлем виднелась равнина, уводящая на юг, уже туманившаяся, с далекой, освещенной церковью села Коломенского. Внизу, у памятника Пушкину, казавшегося крошечным, зажглись белые фонари.

— Все деньги, деньги, — бормотал сзади Никодимов. — Париж. Вот, если банк хороший сорву…

Христофоров обернулся. Лицо Никодимова в сумерках приняло фиолетовый оттенок.

— Что, — спросил Христофоров, — играть очень интересно?

— Да–а… — протянул Никодимов. — Играть'… Игра кроме волнений хороша еще тем, что необыкновенно отрывает от обычной жизни. Я играю всегда в полусне… особенно когда уж поздно. Только карты, они сменяются, так, этак, вами овладевает оцепенение…

— Я это понимаю, — тихо ответил Христофоров.

— Понимаете! Вот бы уж не поверил. Ваша жизнь мало похожа на мою.

Христофоров согласился.

— Я, — сказал вдруг Никодимов, — то, что называется темная личность.

Он налил себе вина и выпил.

— Мне это нередко говорят. Например, тогда, на маскараде. И — правы. Я и не отрекаюсь. Хоть иногда это утомляет. Меня в корпусе еще мальчишки не любили. Звали: «Орлик доносчик, собачий извозчик». Я иногда плакал, иногда их бил. Но кончил хорошо, чуть не первым. Был честолюбив. Мечтал о славе, читал о Наполеоне; итальянские походы знал наизусть. Поступил в Николаевскую Академию. Там мне тоже устраивали бойкот. Так, особняком, и держался. Но опять кончил, тоже недурно. Служил по генеральному штабу. Знаете мою специальность? Вместо полководца — военный шпион. Сначала в Австрию командировки. Я ходил в штатском, зарисовывал местности, около крепости. Потом получил назначение в Вену, в нашу военную миссию. Там жилось весело. Я знал Ягича, знаменитого предателя. Он нам продал мобилизационные планы. Дороговато обошлось. Но на случай войны — небесполезно. Это дело, частью, через меня делалось. Ягича я обхаживал… Да, но не совсем удалось, не совсем удалось!

Пока он рассказывал о Ягиче, юноша плескался в ванне. Он вызвал к себе Никодимова; долетали какие‑то разговоры, опять слово деньги, затем, снова в халатике, он проследовал в свою комнату, одеваться.

Христофоров сидел в кресле, спиной к окну, в смутных весенних сумерках и думал о том, каких только людей и дел нет на свете. Его не возмущал и не раздражал Никодимов. Он замечал даже в себе странное любопытство. Хотелось дальше слышать о его жизни.

Никодимов извинился, что$1задерживается. И действительно, вернулся, лишь проводив друга.

— Что же дальше было с Ягичем? — спросил Христофоров.

Никодимов сел и помолчал.

— Ягича открыли, свои же, австрийские офицеры. Однажды, поздно ночью, они нас арестовали в одном… теплом месте. И привезли в отель. Ему дали револьвер, отвели в соседнюю комнату и предложили застрелиться. Был момент, когда они собирались разделаться и со мной, — я был в штатском, как настоящая темная личность. Я тогда чудом уцелел. Но вообще мне не повезло. Наши тоже косо на меня взглянули.

Он хрустнул пальцами.

— Стали подозревать, что я же и выдал Ягича. Знаете, эта игра всегда двусмысленна… Одним словом, карьера моя прогорела. Я все‑таки служу, но это безнадежно. Вы понимаете, на имени моем — пятно… вот что. Нет, вы не из нашей компании, вы из так называемых праведников, — прибавил он вдруг живо и резко. — Не поймете.

— Я не знаю, — тихо ответил Христофоров, — из каких именно я. Но то, что вы мне рассказали, все понятно. Можно ведь все это понять и… ведя другую жизнь.

— Хотели сказать: и не будучи прохвостом! — Никодимов захохотал.

— Вы принимаете все очень болезненно, — с грустью ответил Христофоров.

Никодимов налил себе вина и выпил.

— Болезненно! Вздор! — бормотал он. — Ничего нет хорошего. Разве Юлий… Этого мальчика, — сказал он, указывая на комнатку юноши, — зовут Юлием. Я подарил ему перстень с головой Антиноя.

Через час он провожал гостя. Довел его до лифта и простился. Уже входя в каюту, Христофоров заметил, как содрогнулся Никодимов при виде этой машины.

В десять Никодимов поехал в клуб. Там он играл с ушастыми игроками, с седыми дамами в наколках, с содержанками; еще пил, погружаясь в карточный туман. Так было в этот вечер, и в следующий и еще в следующий. Выигрыш не приходил. Антиной кис. Он развлекал все же Никодимова. Но тоска не унималась. Проходя ночью по пустынным переулкам, Никодимов думал, что его жизнь, с самой ранней юности, была чем‑то непоправимо испорчена, и теперь чем далее, тем труднее ее влачить. Пустые дни, пустые действия, мелкие выигрыши чередовались утомительно. «Все это вздор, все гадость, — думал он. — Как скучно!»