Борис Зайцев - Земная печаль

— Приехали, — глухо сказала она Марте, затворив дверь на щеколду.

— Кто такие?

— Трушка, известный… разве не знаешь?., и с ним двое.

Матвей Мартыныч завозился в своей комнате. Он был очень слаб.

— Кто там приехал… Анночка, чего ты?

Анна вошла к нему в комнату.

— Где кольт?

— Зачем тебе?..

Анна оглянулась, решительно отодвинула верхний ящик комода.

— Трушка зря не ездит. Знаешь его.

И положив тяжелый кольт в карман полушубка, дулом вниз, направилась к выходу.

— Я с ним сама поговорю.

Трушка шел на своих крепких, несколько кривых ногах к дому Матвея Мартыныча. Двое других неторопливо привязывали лошадь. Трушка знал, что Матвей Мартыныч успел сбыть свиней, что вообще он все распродает, у него есть деньги, что сейчас он нездоров. Трушка был вполне спокоен. Он считал, что сюда можно было бы ехать и одному. Поэтому не стал ждать сотоварищей.

Он не удивился, когда навстречу ему вышла молодая девушка в полушубке. Трушка тотчас узнал в ней ту, кого в морозную лунную ночь встретил у берез машистовского сада. Он был настроен почти даже дружелюбно. Правда, в кармане его меховой куртки лежал браунинг. Но он не взялся за него, а по привычке громко сказал слова, столько раз оказывавшие изумительное свое действие:

— Руки вверх!

И только что произнес, по лицу и темным глазам встреченной почувствовал, что все не так. Он не успел даже додумать, что не так, как прямо в лицо ему блеснул огонь. Тяжелый, длинный удар охлестнул его. Он схватился за живот, упал прямо на снег.

— К Аркадию за этим шел, и к нам…

Анна держала кольт дулом вниз. Глаза ее блестели. Она тяжело дышала, не могла двинуться. В пяти шагах ничком бился на снегу Трушка. Ему все хотелось вытащить из кармана браунинг, но боль, слабость, смертная тошнота заливали, — топчась головою в снег, судорожно хватаясь руками за землю, описывал он по снегу полукруг.

— Марточка, стреляют!

Матвей Мартыныч в одном белье соскочил с кровати.

— Лежи, куда ты…

Марта с двустволкою стояла в столовой. Матвей Мартыныч подскочил к окну.

— Один на снегу, Анночка сюда бежит, за нею еще двое…

Раздались снова выстрелы. В дверь постучали.

— Отоприте! — крикнул голос Анны.

Матвей Мартыныч кинулся к двери. Но его охватили руки Марты. Будь Матвей Мартыныч здоров! Но сейчас голова у него закружилась, комната повернулась на оси. Марта без труда кинула его обратно на постель.

— Марточка, они убьют ее!

Он увидел над собой зеленые, бешеные глаза Марты.

В дверь снова застучали.

— Дядя!

Марта навалилась на него всем телом. Снаружи раздались выстрелы, тяжкий стон Анны.

Ветер и холода первых дней обдули цветущий сад. Белые лепестки плавали в лужицах, земля влажна, дымится под солнцем. Травка совсем хорошо зазеленела, удивительно сочны золотые одуванчики с молочным соком в стеблях. Дрозды скачут в саду Матвея Мартыныча. Но уже на столе у него нет бланков: «Экономия Матвея Гайлиса». Нет ни свиней, ни даже коровы. Хлевы давно заперты, на дверях цинкового подвала замок.

Посреди двора телега. На ней сидит Леночка. Матвей Мартыныч с Костей тащат через двор сундук. Раскачнувши, вскидывают на телегу. Матвей Мартыныч отирает пот с лица.

— Ну вот и вещички Марьи Гавриловны… вот и вещички. Матвей Мартыныч все сберег. Мало бы чего зимой не было, он все сохранил. Так и мамаше скажите. Да… и как слышно, то и вы сами, и мамаша из этих краев трогаетесь?

Леночка побалтывает ногами.

— Костя место в Москве получил. Я тоже надеюсь. Да, Матвей Мартыныч, мы уезжаем. Вы ведь тоже?

— Мы тоже, тоже… Нет, Матвей Мартыныч больше здесь не останется. Что тут хорошего для Матвея Мартыныча? А вы думаете, он у Латвии пропадет? Никогда не пропадет Гайлис в Латвии, он там свинок еще больше разведет, он будет богатый.

Матвей Мартыныч умолкает. Свет милого солнца блестит в его вспотевшем лбу. Поют птицы, нежны облачка в синеве, над полями в сторону Машистова стеклянное струение.

— Матвей Мартыныч был тогда нездоров. Очень от лихорадки ослабли. Он бы Анночки так не отдал.

— Да, — говорит Леночка, — какой ужас!

Слова ее грозны, но карие глаза полны веселья, света. Ее сердце не в могиле Анны, а в благоуханном свете мая. Матвей Мартыныч же сошел под землю. Минуту продолжается безмолвие. Оно полно страшных видений. Потом жизнь возвращается. И как здоровались, так же прощаются. Телега уезжает. Матвей Мартыныч медленно идет домой. Может быть, Анна присутствует? Может быть, вместе присутствуют они с Аркадием, в объятии загробном?

Из всего прежнего в Мартыновке один лишь маленький Мартын все тот же: он играет вновь в свои игрушки, созидает, разрушает созданное, для него все равно, играть ли здесь, или в Москве, или в далекой Латвии.

Париж, 1929

Наши отправились на океан. Я один в небольшом доме. Светло, пустынно. На столе книги и рукописи — то, что неизменно сопровождает меня, куда бы ни занесла судьба.

Окно выходит в тощий садик при дороге, далее зелень, кое–где домики и направо, вдалеке, узкая синеющая полоса — океан.

Это Вандея. Мы не первый год здесь, и все в том же доме, у простых, милых хозяев, старомодных крестьян. Да и страна такая же: не скажешь, чтобы было блистательно. Как раз скорей будни. Зелень, поля, иногда виноградники, места ровные, дороги обсажены такими кустарниками–изгородями, что чрез колючки их не продерешься. Некогда здесь бушевала борьба, а теперь тихо. Все прошло. Иногда попадаются старые башни — остатки помещичьей жизни XVIII века, но сейчас это крестьянская страна и очень католическая. В самом Бретиньоле нашем огромная церковь, в воскресенье служат три мессы подряд. В такой день мимо моего окна едут и на велосипедах, и пешком идут из соседних селений — все в нашу церковь. И входящие в Бретиньоль видят статую Спасителя при въезде, от нас совсем близко. А от церкви недалеко, в особом тупичке, воздымается огромное Распятие.

…Двадцать восьмое июля… — в прежней России считалось пятнадцатое, день св. Владимира. Полвека назад, в Москве, утром этого дня некий молодой человек, развернув газету, увидал в ней свой рассказ и свою подпись под ним [274] 15 (28) июля 1901 года в газете «Курьер» был опубликован — впервые в жизни Зайцева — его рассказ «В дороге» (см. примеч. к с. 5). . Неважное для мира событие! Но для него самое важное — началась новая жизнь. И вот если бы тогда подумать, что пятидесятилетие писания этого будешь встречать в Вандее, пред таким вот раскрытым окном, в тишине, свете деревенского уединения, и что Москва, Россия, все наши поля, леса, благоухания покосов, зорь, весенней тяги, благовест сельской церкви, смиренность кладбища какой‑нибудь Поповки тульской… — что все это град Китеж, Китеж! [275] Китеж — город древнерусской легенды XIII столетия; град Китеж был спасен от разорения татарами «божиим соизволением», он сделался невидимым и стал местом идеальной жизни. Сюжет легенды лег в основу оперы Римского–Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Даже имени Россия больше нет.