Александр Амфитеатров - Уголовная чернь

Прежній классическій подлецъ по натуре и профессіи, подлецъ изъ любви къ искусству, переродился въ подлеца по неблагопріятному стеченію обстоятельствъ, по насле дственности, по зависимости отъ среды. Подлецъ современнаго бульварнаго романа — фигура почти демоническая: «я подлецъ по отношенію къ тебе, для себя — правъ», какъ писалъ жене предсмертную записку некій палилка Васильевъ, наме реваясь убить себя и свою любовницу… А демоническія фигуры, какъ-бы грубо ихъ ни рисовали, всегда привлекательны и заманчивы. Ахъ, молъ, какъ все это хорошо, прекрасно и возвышенно! Ахъ, неужели мы сами такъ жалки и ничтожны, что не въ состояніи будемъ того же проде лать? А тутъ еще — на грехъ мастера нетъ — какой-нибудь револьверишко въ кармане. Спрашивается: что-же еще де лать съ револьверомъ человеку, насквозь пропитанному бульварной мелодрамой и бульварнымъ романомъ, какъ не репетировать при помощи его уголовныя операціи героевъ этихъ романовъ и мелодрамъ: благородно карать измену и порокъ, «сводить расчетъ съ судьбою и неблагопріятными житейскими обстоятельствами», «ставить кровавую точку въ заключеніе долголе тняго мучительнаго самоанализа» и т. п.?!

— Ну, вотъ вы и увлеклись: теперь у васъ во всемъ виноваты бульварные романисты.

— Вовсе нетъ. Ихняя вина — въ полвины, и вовсе не была-бы виною, кабы ихъ се мена падали на менее благодарную почву, а не въ умы массы праздной, шатающейся мыслями и нездоровой те ломъ. Для интеллигента и се ряка бульварная литература — ничтожество: одинъ ея психологію оставилъ, пощади, другой, слава Богу, до нея не дошелъ; обоимъ, стало-быть, отъ нея будетъ скучно, и оба подъ ея вліяніе подпасть не могутъ. Но вотъ середина-то, злополучная полуинтеллигенція, это — мягкій воскъ: что задумалъ, — то изъ него и выле пилъ. Потому что, повторяю, мысль шатается, а тело нездоровое. Мыслью полуинтеллигентъ еще се рякъ, темный человекъ, а те ломъ, т. е. костюмомъ, привычками, стремленіями къ комфорту — баринъ. И хочется, чтобы все до барскому: и барскія чувства, и барскіе поступки, и барскіе пороки… главное — барскіе пороки! Знаете-ли вы, какая среда въ Россіи даетъ наибольшій процентъ анормальныхъ нервно и психически людей? Ме щане, живущіе въ большихъ городахъ. И процентъ психопатическихъ преступленій между ними всего больше. Палилки, напримеръ, на-половину изъ ме щанъ. Мне кажется, что есть люди, съ которыми цивилизація проде лываетъ въ миніатюре тотъ-же жестокій процессъ уничтоженія, что en gros проде лала она съ се веро-американскими инде йцами и австралійскими дикарями: эти злополучныя жертвы культурнаго фатума сперва глупе ютъ, потомъ вырождаются и вымираютъ… Коньякъ, кафешантанъ, бульварная литература и бульварная женщина такъ быстро съе даютъ малыхъ сихъ, что иной и оглянуться не успе етъ, какъ догналъ уже высшіе классы на пути нервныхъ разстройствъ и обусловленныхъ ими физическихъ и нравственныхъ извращеній, которыми, въ свою очередь, необходимо обусловливаются глупыя и возмутительныя неопреде ленностью своею преступленія. Вотъ почему я и сказалъ вамъ, что надо не наказывать, но лечить. А въ данномъ случае — увы! — леченіе жестокое, леченіе — се ченіе душемъ Шарко, электричествомъ, руками массажиста, дыбою подве шиванья… Кроткая и гуманная невротеранія обратила свои кабинеты въ настоящій засте нокъ…

Съ однимъ изъ яркихъ по развинченности физической и нравственной представителей этого типа не преступныхъ преступниковъ, которыхъ мой собесе дникъ обрекалъ на леченіе-се ченіе, встре тился я недавно въ театре.

— Здраствуйте! — окликаетъ меня кто-то — дряннымъ, шепелявымъ голосишкомъ. Оглядываюсь: юноша не юноша, старикъ не старикъ; маленькій, хрупкій, тощій, бе лобрысенькій; лицо словно посыпано се рымъ пепломъ; въ глазахъ, тусклыхъ и вялыхъ, свинцовыя точки «коньячнаго зарева».

— Здравствуйте… только — кто вы такой, извините, не припомню…

— Забыли? Я — N. Пятнадцать летъ тому назадъ вы давали мне уроки.

Я припомнилъ, — признаюсь, безъ особеннаго удовольствія. Вообще, давать уроки я терпеть не могъ, темъ более, что насущной необходимости въ этомъ я никогда не имелъ, а лишь сле довалъ юношеской моде самостоятельнаго заработка. Все товарищи даютъ уроки, — какъ же, молъ, я-то не буду давать? Маменькинымъ сынкомъ, барченкомъ назовутъ. А тутъ сынъ самостоятельныхъ родителей, и вдругъ даетъ уроки, своимъ трудомъ зарабатываетъ себе средства на… билеты въ оперу и пиво въ биргалкахъ Тверского бульвара! И ничуть, бывало, не соображаешь, — а теперь-то какъ сове стно вспомнить! — что, угождая безъ всякой надобности моде, лишаешь заработка настоящаго бе дняка, которому безъ урока — приходитъ матъ, который ищетъ работы не для эффекта въ среде «читающихъ» де вицъ. а потому, что пить-е сть надо… Есть, въ жизни каждаго есть такія минуты «благородства», вспоминая которыя летъ черезъ десятокъ — невольно красне ешь, и сердце сжимается. Словно въ наказаніе за неискренность, не везло мне съ учениками, хоть занимался я съ ними, смею похвалиться, — добросове стно. Тупица на тупице е халъ и тупицею погонялъ. Но господинъ, попавшійся мне на встречу въ фойе, былъ воистину bête noire моей педагогики. Чортъ знаетъ, что это былъ за чудакъ-малый! Какъ-будто и съ хорошими способностями и задатками, а какъ-будто и большая дрянь. По положенному въ доме порядку, для нашихъ занятій отводилось три часа въ день. Эти три часа мы проводили глазъ-на-глазъ. Ей-Богу, мне иногда де лалось жутко отъ безпреде льнаго, тупого, свирепо-покорнаго отчаянія, какое выражалось на личике «дитяти», едва затворялась за нами дверь классной, а исчезало съ личика только тогда, когда мамаша дитяти являлась прекратить наши занятія и звать къ завтраку. Эти три часа онъ такъ или иначе терпелъ, — съ ненавистью, но терпелъ, какъ каторжникъ отбываетъ въ руднике свой дневной урокъ… Отве чалъ вяло, плелъ языкомъ какія то суконныя кружева, но все-таки плелъ и отве чалъ. Но однажды, въ виду близости предстоявшей ему переэкзаменовки, я затянулъ урокъ на полчаса. Когда я объявилъ объ этомъ своему Телемаку, онъ пришелъ въ неописуемый ужасъ, завозился на стуле и даже покраснелъ, что для него, по малокровію, было такъ же трудно, какъ для листа писчей бумаги… Затемъ сразу поблекъ и осунулся, сде лалъ глаза, какъ у мороженнаго судака, и погрузился въ угрюмое, безотве тное молчаніе, — точно сразу позабылъ все, чему учили. Дескать: хоть колъ теши на голове, ничего не отвечу! Ибо ты сде лалъ мне подлость — длиною въ це лые полчаса… Бился я съ нимъ, бился, наконецъ, разозлился, далъ ему какую-то задачу изъ алгебры: ре шай… Въ жизнь свою, ни прежде, ни после, не видалъ я, чтобы человекъ написалъ за одинъ присе стъ столько цыфръ и буквъ, какъ принялся онъ орудовать… Ну, думаю, слава Богу, занялось сокровище! Онъ ре шаетъ задачу, а я хожу по комнате и смотрю въ окно. И вдругъ слышу голосъ моего питомца:

Читать дальше