Святослав Рыбас - След

- Хороший денек, Виталий Иванович!

Глаза шестидесятилетнего крепкого мужчины. Я не знаю, что таится в них. Он трет ладонью загорелое плечо, улыбается мне:

- Не повезло нам, Виталий Иванович. Мы люди небогатые. Вот клубники думали отсюда взять ведра три. А что теперь?

- Ну у вас много грядок, - утешил я его.

- Много-то много, да они не с неба свалились. Жалко... Рублей пятьдесят, как? Полсотни вам не убыток?

- Не убыток? - переспросил я.

- А разве убыток! Поди, сотен пять получается. И опять же - все из-за вашего мостика.

- Вы хотите, чтобы я заплатил? - удивился я.

- Не заплатил, - поправил сторож. - За что тут платить? Вроде бы компенсируете. Пусть не полсотни. Можно меньше. Сколько сможете.

- У меня нет денег, - холодно ответил я. - Если угодно, пусть ко мне обращается владелица участка, ваша сноха.

- Я, конечно, не владелец, Виталий Иванович. Юридически! Но фактически... Земля принадлежит тому, кто на ней трудится. Какая вам выгода ссориться со мной? Близкий сосед лучше дальнего родственника. Люди сейчас не ценят друг друга. Отсюда всякое зло. Вот я знаю случай: пропала в одной семье маленькая девочка. Нашли ее через несколько лет у соседа в подвале. Он ее на цепь посадил и держал как собаку. Почему такое зверство? Из-за мелкой ссоры. Я, конечно, ничего худого против вас не сделаю, но откуда вы знаете, что за мысли у меня в душе? Неужели душевный покой не стоит тридцатки?

А что я мог ответить? Дело было не в деньгах, а в моей старческой беспомощности. Объяснять, что он же сам прошлой осенью поломал мостик?

* * *

По радио в конце последних известий сообщили, что один латиноамериканец попытался перелететь на дельтаплане пролив Бурь, но через пятнадцать минут после старта с ним прервалась связь: вероятно, порыв ветра сбросил его в море.

Я представил, как этот человек пристегнул крылья, прыгнул с обрыва и полетел навстречу гибели. Впрочем, навстречу гибели летят редко. Не к ней он летел.

Мне приснилось, что это был Лобанов.

Кажется, у Ивана Бунина есть рассказ "Пароход "Саратов" - о любви, ревности и убийстве на этой почве. Пятнадцатого ноября 1920 года я в последний раз глядел на родную землю Севастополя, на Сапун-гору, Малахов курган, Северную сторону... Пароход "Саратов" отошел от берега. Все палубы, каюты, коридоры, трюмы были забиты людьми. Кого здесь только не было! Офицеры, сестры милосердия, осваговцы, купцы, жандармские чины, промышленники, священники, старухи, дети. И среди них - инженеры, агрономы, землеустроители, служащие почтовотелеграфных контор, врачи. Те, кто не был ни дворянами, ни буржуазией. И я с ними.

Шли черепашьим шагом. В первый же день кончилось продовольствие. Воды не хватало. Трупы умерших от тифа сбрасывали в море. Несколько раз я слышал невыносимые женские крики.

Сама обреченность плыла на "Саратове". Однако ее не замечали, пусть умерла бы и тысяча человек. Обреченность плыла сейчас, спустя более полувека, когда я не имею ничего общего с прапорщиком Виталием Лукьяновым. Она пришла позже, а тогда в спокойном теплом море... что же было тогда? Надежда, ожидание, что скоро корабли вернутся назад. И еще плыла на "Саратове" ненависть.

Вот полная старуха пытается протиснуться на верхнюю палубу. У нее пропала собачка. Чей-то бас объявляет: "Сожрали вашу псину, мадам! Одесский маклер Грамматикати сожрал. Сам видел!" Это веселое "Сам видел!" до сих пор слышится мне. И еще вижу выбритое молодое лицо врача Лобанова и даже сейчас удивляюсь: ведь воды практически не было! Лобанову двадцать восемь лет, он красный. Был мобилизован в Красную Армию, служил главным врачом полевого госпиталя, потом помощником дивизионного врача. Был взят в плен под Ростовом. Служил у белых как военнопленный врач сперва в деникинской, затем во врангелевской армии. При эвакуации из Крыма принудительно мобилизован на "Саратов" для сопровождения раненых и больных. Три мобилизации за два года. И еще год - полковым врачом на Западном фронте.

И ни в кого ни разу не выстрелил. Неужели остались такие? И они имеют право бриться, когда нет воды?

В Севастополе Лобанов делал мне перевязку и напевал, кажется, так: "Эх, не сносить тебе, казаче, эх, да буйной головы". В таком-то незатейливом смысле. У Лукьянова в шее гноящаяся рана. Один гранатный осколок из нее вытащили, а второй затаился под сонной артерией, и никак его не выколупаешь.

Значит, этот осколок и по сей день во мне.

- Вы еще в возрасте чувств, а я уже в возрасте мыслей, - посмеиваясь, ответил Лобанов на мой вопрос, почему он поет.

И еще сказал: вот сейчас другой доктор, тоже из разночинцев, тоже в лазарете, но на той стороне, перевязывает раненного вашей пулей русского мужика. Выходит, я и там, и здесь. А где вы?

Моя догадка-испуг: "Его заберет контрразведка!" Потом стыд, признание в том, что меня принудительно мобилизовали.

Бритое лицо Лобанова. Затекшие ноги в приросших к ступням сапогах. Крысы в трюме. Череп и кости на погонах. Заломленные фуражки офицеров. Что еще? Того Лукьянова нет. Что толку оживлять его? Туман оседает на палубу, брезент, канаты. Сквозь дымку - зимний день восемнадцатого года, казачий погром в шахтерском поселке, рабочая самооборона. Бесстрашно-морозные глаза моего отчима Кузнецова, который выбивал казаков... Может, мама знает, что я живой? Отпущенный мной пленный красноармеец, шахтер с Берестовского рудника... Нет, вряд ли он стал ее разыскивать. А тот, почти мальчишка, даже моложе меня, орущий, черноволосый, вымахнувший с винтовкой прямо на меня и убитый мной в упор? Его предсмертное позевывание...

Провал в памяти. Не снимаемые неделями сапоги. Каменная корка на сердце. "А я ведь могу вас застрелить, доктор!" - "Дурачок. Я такой же, как и ты".

Он произнес эти слова не в Крыму, а на другом полуострове, Галлиполийском, в "долине роз и смерти". Дельтапланерист летел над прозрачно-зеленым морем. Он снизился над берегом и побежал по белесой известковой земле, накренив крылья.

Голубоватые очертания Стамбула, купол Айя Софьи, мечеть Сулеймана, пирамидальные тополя. "А сэрэдь поля гнэться тополя, та й на козацьку могылу..."

- Дурачок, - снова сказал дельтапланерист Лобанов. - А ты постарел, Витаха. Совсем старый хрыч. И тебя не расстреляли красные?

- Вроде нет. Я даже дослужился до генерала по шахтерскому ведомству.

- Не верю, Витаха. Ты давно сгнил в каком-нибудь бездонном болоте.

А наш "Саратов" и другие корабли, высадив беженцев, выходят из гавани. Впереди - заброшенный городок на каменистом берегу Дарданелл, Галлиполи. Солнце, тепло. Неосязаемые души русских солдат, погибших здесь в войне за освобождение Болгарии. И души запорожских казаков, ходивших на султана. И грозный Ксеркс, который велел высечь эти морские волны, разметавшие его корабли... И аргонавты, плывущие в Колхиду.